INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Бал был в самом разгаре, и беззаботная девочка служила предметом пересудов для почтенных вдовиц, а также для дам, которые по тем или иным причинам предпочли «подпирать стенку».
— Этот ребенок, — говорили они, — очень весело воспринимает свое несчастье.
— И одаривает улыбками человека, которого сама судьба предназначила ей во враги.
— О! Во враги? Но почему?
— Ах, Боже мой, любое дело имеет свои последствия! Сейчас господин Рувьер счастлив жениться на женщине, чье положение позволит ему удовлетворить все свои амбиции, а поддержать их он сможет благодаря ее нынешнему богатству. Но когда придет срок расчета с Пакрет за проценты по опеке капитала, его положение заметно изменится. Поверьте, видя, как растет девочка, он неизбежно начнет думать о дне, когда к ней отойдет сначала этот дом, затем замок Марнеруа и, наконец, около тридцати тысяч ренты…
— Но это означает, что у мадам Рувьер почти ничего не останется?
— Всего лишь пятнадцать тысяч ренты… ведь она, выйдя замуж вторично, неизбежно теряет пенсию, которую получала как вдова генерала… когда же привыкаешь жить на широкую ногу, подобные деньги — сущая безделица… Достаточно для вдовы, ибо она может сохранить положение в свете, даже отказавшись от прежней роскоши, но не для Рувьера, который жаждет стать значительным лицом и будет стремиться упрочить свои позиции в будущем.
— У мадемуазель де Мейак не было приданого. Она была красива, из хорошей семьи, получила прекрасное воспитание. А граф де Марнеруа был уже немолод, но имел значительное состояние — он женился на ней, поскольку она обладала всеми качествами, которые он ценил. В брачном контракте оговаривалось, что ей завещается вдовья доля в пятнадцать тысяч, если будут дети, — и Пакрет родилась… Вот почему у господина Рувьера есть только двенадцать лет, чтобы чувствовать себя богатым человеком! {403}
— Ба! Ему хватит этих двенадцати лет, чтобы стать депутатом, государственным советником, быть может, даже пэром Франции…
— Да, это лучшее, что он может сделать… между нами говоря, настоящей силы в нем нет. Язык у него хорошо подвешен, но ему не хватает глубины, а его честолюбие явно превышает одаренность… К тому же пэрам Франции и государственным советникам также нужно иметь состояние!
— Он займется спекуляциями на бирже…
— Понятно, что он как-нибудь выкрутится… но ему все же предстоит расстаться с капиталом мадемуазель де Марнеруа!
— Какой красоткой станет Пакрет! Прекрасные черные глаза, необыкновенная живость! До чего же она здоровенькая и крепкая!
— Бабушка от нее без ума. Посмотрите на госпожу де Мейак в ее кресле возле камина. Она просто пожирает внучку глазами.
В самом деле, во всех движениях старухи чувствовалась трепетная нежность к крохотному созданию: девчушка крутилась у нее в ногах, взбиралась на колени, прилаживая то цветок к чепцу, то свой локон к седым волосам.
— У тебя появилась очаровательная дочка, — сказал Рувьеру один из его приятелей-художников.
— Да, — ответил тот рассеянным тоном, — только очень уж шумная, очень избалованная…
Минуту спустя он подошел к камину, чтобы представить теще влиятельного депутата. Пакрет, обхватив его за ноги и хохоча во все горло, назвала его папой.
Госпожа де Мейак, подняв взгляд на зятя, заметила, как у него слегка сдвинулись брови, однако все признаки раздражения тут же исчезли под маской дружелюбия, когда он наклонился, чтобы поцеловать девочку.
Она вздохнула и недоверчиво покосилась на этого человека, которому предстояло стать суровым владыкой для Пакрет, а затем вновь прижала к себе обожаемую внучку.
«Лишь бы он не сделал ее несчастной!» — подумала она.
— Вот эту маленькую шалунью наш друг поместит в пансион… и полугода не пройдет! — сказал художник депутату.
— Вы так думаете? Ах, верно, состояние мадам Рувьер отойдет к мадемуазель де Марнеруа, и Рувьер, не признаваясь в том самому себе, уже ненавидит девочку, которая в один прекрасный день лишит его столь желанного благополучия… ведь, между нами, он лапу сосет, как говорят в народе… у него не всегда есть клиенты, да и тех приходится частенько защищать лишь ради славы, а не ради денег… Что до меня, я убежден: вот уже десять лет он жаждет продать душу дьяволу, но…
— Но дьявол ее не берет? Дурной знак, дорогой мой, для такого честолюбца, как Рувьер! А бедная госпожа де Марнеруа, стало быть, покупает?
— Точнее, платит. Будьте спокойны, теперь, когда у него пятьдесят тысяч ренты, отличные земельные владения и влиятельный салон, он поправит свои дела.
— Кроме того, девочка может умереть! — добавил художник.
Бал завершился с таким же весельем и блеском, как начался. Мало-помалу гости разошлись, и к двум часам ночи в гостиной осталось лишь четверо обитателей дома: супруги Рувьер, госпожа де Мейак и Пакрет, которая заснула на коленях у бабушки.
Два года спустя в доме на улице Сен-Луи справляли другое торжество, на сей раз не такое шумное. У дверей не стояли кареты, в гостиных не звучала музыка. Это был семейный праздник в узком кругу.
Поводом его явились крестины.
Десять дней назад мадам Рувьер разрешилась от бремени. Теперь она впервые поднялась и, полусидя на кушетке, принимала участие в ужине, который сервировали в будуаре.
Она возлежала на подушках с измученным лицом; слуги, чьи шаги заглушались толстым ковром, изо всех сил старались, чтобы не звенели бокалы и серебряная посуда. Господин Рувьер говорил вполголоса, дабы не утомить жену, а госпожа де Мейак ревностно ухаживала за дочерью.
Из посторонних для дома лиц присутствовали только господин де Мейак, дядя мадам Рувьер с материнской стороны, и госпожа д’Эйди, ее тетка. Они только что стали крестными новорожденной.
Пакрет же здесь больше не было.
Быть может, ее отдали в пансион, как то предвидели друзья Рувьера? Или же ее удалили на время, чтобы она не мешала матери своим щебетаньем? Или же…
— Вы не поверите, добрый дядюшка и дорогая тетушка, как я счастлива, что вы согласились быть крестными для моей второй дочки, — говорила мадам Рувьер еще слабым и почти скорбным голосом, — ведь вы крестили и первую. Сейчас, когда я закрываю глаза, мне кажется, будто все вернулось на восемь лет назад… будто вновь настал день крещения моей бедной Пакрет… я пытаюсь забыть прошлое… Ах, если бы мне удалось убедить себя, что это был просто сон, что прелестная девочка, которую я все шесть лет видела такой веселой, живой, красивой, родилась на свет только сегодня!