Инферно Габриеля
Шрифт:
— Помнишь, мы говорили по телефону? Ты сказала, что тебе одиноко в чужом городе, где у тебя совсем нет друзей.
Она помнила тот разговор и считала тему исчерпанной.
— Хочешь, я куплю тебе котенка или кролика? Все-таки живое существо.
— Габриель, я благодарна тебе за заботу, но зачем попусту тратить деньги?
— Это не попусту. Мне не жалко никаких денег. Только бы ты улыбалась, — сказал он, целуя ей волосы.
— Доброта стоит больше всех сокровищ мира.
— Доброта — само собой. Ты ее получишь, и в избытке.
— О большем я
— Джулианна, оставайся на все выходные. Со мной.
— Вот возьму и останусь, — почти не раздумывая, ответила Джулия.
— Слушай, а может, лучше аквариум с рыбками?
— Побереги деньги. Я иногда цветы поливать забываю, а тут — живность. Представляешь, что за жизнь будет у котенка, которому целыми днями придется ждать хозяйку?
— Тогда позволь мне просто заботиться о тебе, — прошептал Габриель.
— Габриель, а я действительно тебе так нужна?
— Мне нужна только ты. — (Она положила голову ему на грудь и улыбнулась.) — А если серьезно, жизнь без тебя — это долгая беззвездная ночь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу и переплетя ноги, словно любовники, на широкой кровати под шелковым одеялом цвета голубого льда и белоснежными простынями. Женщина беспокойно ворочалась и что-то бормотала во сне, тогда как мужчина лежал молча и наслаждался тем, что она рядом.
А ведь минувшим вечером он мог потерять ее. Он понимал: у него был один шанс из тысячи. Джулия могла не простить его и отвергнуть его темную сторону. А она простила и не отвергла. Значит, надежда все-таки есть…
— Габриель?
Он не ответил, думая, что это она во сне. Было три часа ночи, и сейчас спальню освещало лишь городское зарево, пробивавшееся сквозь шторы.
— Габриель? — повторила Джулия, переворачиваясь на живот. — Ты что, не спишь?
— Да. Все хорошо, милая. Ты спи, еще совсем рано. — Он поцеловал ее и провел рукой по ее волосам.
— По-моему, я уже выспалась, — сказала Джулия, приподнимаясь на локте.
— Похоже, и я.
— Давай поговорим.
— Давай, — согласился он и тоже перевернулся на живот. — Тебя что-то тревожит?
— Нет. Я просто хотела тебя спросить: ты сейчас счастливее, чем раньше?
Габриель легонько щелкнул ее по носу:
— Ну кто же задает посреди ночи такие серьезные вопросы?
— Помнишь, ты говорил, что весь прошлый год тебе было плохо? Вот я и спросила: а теперь ты счастлив?
— Я слишком мало знаю о счастье. А что ты скажешь про себя?
— Я пытаюсь быть счастливой, — сказала Джулия, теребя пальцами край простыни. — Пытаюсь радоваться мелочам, собирать счастье по крупицам. Твой пирог подарил мне много крупиц счастья.
— Если бы я это знал, то давно угостил бы тебя яблочным пирогом. И не раз.
— А ты сейчас можешь назвать себя счастливым?
— Трудно быть счастливым тому, кто продал свое первородство за чечевичную похлебку.
— Вот уж не ожидала услышать от тебя цитату из Библии, — призналась Джулия.
— Что тебя удивляет?
Она кивнула. Знала, но забыла.
— И за эти годы я не потерял веру, — без тени иронии продолжал Габриель. — Но я не живу по заповедям, хотя на семинарах постоянно говорю об их значимости. Типичное поведение лицемера.
— Все верующие в какой-то степени лицемеры. Ведь никто из нас не живет по заповедям. У меня та же история: веру не потеряла, но особой набожности нет. К мессе хожу, только если мне совсем плохо или по праздникам: на Рождество, на Пасху. — Джулия нашла его руку и крепко сжала. — Если ты продолжаешь верить, у тебя должна оставаться надежда. Надежда на счастье.
Габриель осторожно разжал ее пальцы, снова перевернулся на спину и, глядя в потолок, сказал:
— Должна. Но я потерял свою душу.
— Габриель, не пугай меня. Как можно потерять душу?
— Рядом с тобой лежит один из немногих, кто совершил настоящий смертный грех.
— О чем ты говоришь?
— Не знаю, кто решил назвать меня Габриелем, — вздохнул он. — Какая горькая ирония: меня назвали именем ангела, а я ближе к дьяволу. Я перешел черту и едва ли могу просить об отпущении грехов. Я делал непростительные вещи.
— Ты говоришь про те… с Энн Сингер?
— Эх, если бы они были моими единственными грехами! Нет, Джулианна, я делал кое-что похуже. Я не преувеличиваю. Хотя бы здесь поверь мне на слово.
Джулия подвинулась к нему. Даже в густых сумерках спальни Габриель видел, как она расстроена услышанным. Она молчала, обдумывая его слова, а он нежно гладил ей руку.
— Я знаю: мои тайны мешают нашим отношениям. Я не смогу хранить их постоянно. Когда-нибудь я расскажу тебе все. Но не сейчас. Пожалуйста, дай мне немного времени. — Он медленно выдохнул и уже тише добавил: — Обещаю: интимной близости у нас не будет до тех пор, пока я не расскажу тебе все. Ты должна знать, кому отдаешься.
— А ты не думаешь, что говорить об интимной близости… рановато?
— В самом деле?
— Габриель, мы только начинаем узнавать друг друга. И уже… сюрпризы.
Он вздрогнул, но ответил:
— Джулианна, ты должна знать мои намерения. Я не собираюсь соблазнить тебя и исчезнуть. И я не хочу сначала достичь близости с тобой и лишь тогда вывернуть себя наизнанку. Я стараюсь быть добрым к тебе. Во всем.
Слова Габриеля были похожи на клятву, принесенную осмысленно и в согласии с собой. Ему было мало поцелуев, объятий и этих «ночевок» в одной постели. Но сейчас он яснее, чем когда-либо, понимал: он не вправе взять ее девственность раньше, чем расскажет о себе все. То, что Джулия не бросила его, узнав о его отношениях с Энн, вселяло надежду. И все же Габриель боялся, что дальнейшая исповедь отпугнет ее. Она могла бы найти себе и более достойного мужчину. Но одна только мысль, что его Джулианна может быть с кем-то другим, заставляла его сердце биться в рваном, прерывистом ритме.