Инфицированные
Шрифт:
Убийца собственной персоной.
Кто-то слегка похлопал ее по плечу. Повернувшись, Маргарет встретилась взглядом с Дью Филлипсом. Тот снова был без спецкостюма, один во всем доме, заполненном агентами федеральных служб и полицейскими в защитной одежде.
– Мы сделали массу фотографий места преступления, – тихо сказал Дью. – Пойдемте наверх. Думаю, вам будет интересно.
Отто и Маргарет поднялись по скрипучим ступеням лестницы и направились вслед за Дью в одну из спален. Внутри помещения облаченный в биокостюм фотограф под разными ракурсами снимал труп студента, привязанного к стулу. Тело выглядело не таким распухшим, как остальные; очевидно, парня убили в последнюю очередь. Однако у него не было ни рук, ни ног, а из размозженного черепа торчал молоток. Рядом на полу валялся изъеденный скелет.
Когда же прекратится этот кошмар? И прекратится ли вообще?
– Я имел в виду не это, – добавил Дью, махнув рукой на скелет. – Вот на что я хотел бы обратить внимание. – Он указал пальцем на противоположную стену комнаты.
Стена была покрыта различными рисунками и эскизами. Маргарет повернулась, стараясь взглянуть на комнату в новом свете. Везде рисунки, картины, наброски… Как в мастерской настоящего художника. Она снова обратила взор на противоположную стену. Основную площадь занимали три полотна, каждое размером один фут на три.
Первое представляло собой увеличенное изображение пирамиды с оборотной стороны однодолларовой купюры. На рисунке с хорошо прорисованными деталями был изображен круг с набором зеленых теней. Кто-то добавил сюда однодолларовую банкноту – видимо, для сравнения. Выделялись две вещи. Во-первых, светящийся глаз на вершине пирамиды. Причем не один треугольный глаз, а три, выстроенные угол к углу, так что светящиеся глаза составляли большой треугольник. Их основания составляли другой треугольник. А во-вторых, латинская фраза на стяге под пирамидой. Вместо прежних слов «Novus ordo seclorum» («Новая череда веков») теперь стояло «E unum pluribus» – классический девиз Отцов-основателей: «Один из многих». На втором полотне были изображены два каких-то стилизованных дерева – возможно, дубы или клены, ветви которых тянулись друг к другу и переплетались между собой. Между ними на земле располагался… голубой треугольник.
Третья картина, висевшая справа, посередине стены, ошеломляла.
На ней были изображены переплетенные между собой человеческие тела. Точнее, не тела, а части тел. Вот рука, отрезанная у локтя, там – оторванное бедро, еще дальше фрагменты плоти, с которых на землю падали крупные капли наполовину свернувшейся крови. Внушающие ужас тела, связанные вместе колючей проволокой. Тела повсеместно украшали голубовато-черные треугольники, больше похожие на текстурированные татуировки, нежели на подкожные новообразования. Маргарет различила несколько лиц – живых и мертвых. Живые люди, судя по мимике, издавали вопли. Открытый рот одного человека был опутан колючей проволокой; несчастный, охваченный агонией, широко раскрыл глаза.
Тела, связанные воедино колючей проволокой, составляли нечто вроде строительного материала, образуя своеобразную арку агонии, ужаса и смерти. Арка мягко изгибалась вправо, уходя куда-то за пределы полотна.
Маргарет внезапно осознала, что два лица на картине – судя по оттенку кожи и многочисленным частям тел – это Кьет Нгуен собственной персоной.
– Выходит, перед нами твой автопортрет, приятель, – тихо проговорила она. – Вот что ты натворил, прежде чем расправился с беднягами-студентами.
– Это и есть Нгуен? – спросил Отто. – Ты уверена?
Маргарет молча вручила ему фотографию.
– Вот сукин сын… – пробормотал Отто, переводя взгляд с картин на фотографию и обратно. – Черт побери, доктор, вы на редкость проницательны. Но если это Нгуен, то кто остальные?
Маргарет кивнула. Она уже привыкла к умению Отто задавать очевидный вопрос и проводить простую взаимосвязь, которую ей с Эймосом не всегда удавалось увидеть.
– Господи… – Маргарет указала на одно из лиц, изображенное высоко над аркой. Лицо было перевернуто и соединено с телом белого человека, голова и плечи которого располагались на полотне, а ноги выходили за его пределы.
– Мартин Брубейкер, не так ли?
Услышав до боли знакомое имя, Дью Филлипс мгновенно подскочил к ней и встал рядом, нагнувшись поближе к полотну.
– Дьявольщина, – сказал Дью. – Тот самый психопат! Только откуда Нгуен мог знать чертова придурка?
Маргарет покачала головой.
– Не думаю, что он был с ним знаком, Дью.
– Как это «не был знаком»? – недоумевал Дью. – Вот здесь передо мной лицо Брубейкера. Парень нарисовал его довольно точно. Значит, он определенно знал его.
– Хорошо, а это кто, уж не Гэри ли Лиленд? – спросил Отто, указывая на другое место картины.
Маргарет с Дью наклонились поближе.
– Черт побери! – одновременно вырвалось у обоих.
Маргарет подала знак фотографу.
– Нужно все здесь отснять, и целиком, и подетально. Возьмите новую флешку, а эту я заберу с собой.
Маргарет повернулась, чтобы уйти, и замерла. Что-то в долларовой пирамиде беспокоило ее. Она снова подошла к картине, остановившись на расстоянии фута. Потом она поняла, что источником беспокойства явилась фраза на латыни.
Нгуен написал: «E unum pluribus». Однако это было неправильно. По-латыни «Один из многих» следовало бы написать так: «E pluribus unum».
Если перевернуть фразу наоборот, то что получится?
Из одного – многие.
45
Пол в гостиной
Перри не знал, кто поет эту песню, хотя слова были ему почему-то знакомы.
Кто-то стучится в дверь, кто-то звенит в колокольчик. Кто-то стучится в дверь, кто-то звенит в колокольчик. Будь любезен… открой дверь… и впусти их.
Он очнулся в темном коридоре. В воздухе звучала ритмичная, но тревожная мелодия. Казалось, все вокруг ожило, пульсировало и тряслось, наполняя тело неясным теплом; ощущение было такое, что находишься в утробе какого-то чудовища, а не в коридоре. В конце коридора находилась единственная дверь из пористого зеленоватого дерева, покрытого отвратительной слизью. Дверь глухо колыхалась с каждым ударом сердца. Словно была живая.
Или, может быть… ожидала своего шанса немного пожить.