Информация к размышлению (Везде и нигде). Сборник рассказов. Поэма «Крым»
Шрифт:
– Тебе никто не звонил и мне никто не звонил, – закачал головой адмирал, – зато Петру позвонили. Он мне сейчас такой разгон устроил, что мало не покажется. Весь праздник насмарку! И кого мне теперь наказывать, тебя, старого хрена?
– А там-то что смотрели,– попытался оправдаться Тимофеевич. – Тамошние-то что? Тоже зевнули?
– В том-то и дело, что зевнули, а может, нарочно… Только
Тимофеевич резво потрусил к машинисткам и, придя от них, озабоченно вытер пот с лысины. Машинистки уже весело смеялись, представляя, какое впечатление испытал их адресат, и ни в какую не признавали своей вины.
– Вот, – сказал он мне, – мы с тобой тут травим, ля-ля, а видишь, что может быть… И нам надо быть внимательнее…
С тех пор машинистки печатали эту фамилию одним пальцем, внимательно смотря на клавиатуру и не позволяя себе слепого метода во избежание еще одного подобного инцидента. Наказанных не было. Все ограничились суровым внушением. Но случай этот врезался в память как анекдот, который помнится всю жизнь.
МЕЛОЧИ ЖИЗНИ
Тимофеевич, наш непосредственный начальник, прожил большую интересную жизнь, в которой было множество различных приключений и забавных случаев, о которых он под настроение любил рассказать. Это было тем интереснее, что все это не было выдумкой, а случилось в реальной жизни с людьми, которые работали у нас или по соседству, и рассказы эти звучали из уст самого участника данных событий.
Тимофеевич за свою службу побывал в разных переплетах, и рассказы его приобретали порой настоящий комический характер, свойственный выдумкам и комедиям. И, тем не менее, все это было правдой, хотя иногда казалось вовсе неправдоподобным. Был он уже давно в отставке и браво называл себя и себе подобных «старьем» и любил, как он выражался, «травить».
Словечко это присуще морякам, с которыми его связывали долгие годы службы на Дальнем Востоке и в Главном штабе ВМФ. Хотя он никогда не заканчивал морского училища и имел звание «полковник», он всегда подчеркивал свою к ним принадлежность и стойко выносил подначку всех водоплавающих, которые громогласно звали его «черный полковник». Моряки уважали его и любили беззлобно «подтравить», как принято на флоте, чем Тимофеевич несказанно гордился и шутливо ворчал. Особенно он гордился, когда его звали в свою компанию или в баню, где его талант рассказчика расцветал буйным цветом. Пропустив малость для разбега, Тимофеевич начинал «травить». Кое-что перепало и мне, хотя для моих ушей в те годы многие темы были просто запрещены.
– Ты давай повнимательнее, – учил он меня, – не растопыривайся. А то знаешь, как бывает… Вот у меня была Катька Бубликова. Я ее прямо, знаешь, матом иногда, а ей хоть бы что, как с гуся вода. «Сойдет, Николай Тимофеевич!», – и все тебе! Наляпает, натрет, наврет – и все: «Сойдет, Николай Тимофеевич!». Я ей: «Я тебе дам сойдет!». А ей хоть бы хны, такая баба! Я когда пришел, здесь такой бардак был, жуть! Катька была, вроде как начальница. Ну, и всем трепалась, что, мол, Москалькову тут делать, я ему, мол, все наладила здесь, и он на все готовое пришел. А тут… – Тимофеевич мотал головой. – Страх один! Открываю я сейф, а там Катькины рваные чулки лежат. Я ее спрашиваю: «Это что такое?». А она мне: «Ничего, Николай Тимофеевич, это мои чулки, а что они вам мешают?». – Тимофеевич плюнул. – Ну, Катька баба была!.. Квартиру ведь себе здесь получила. У нас офицеры годами стоят, получить не могут, а Катька сразу получила. Подъехала, сволочь, к Мансурову, нашему главному начальнику, как Мерчуткина: «Я женщина слабая, беззащитная…у меня муж на фронте погиб…». И все в таком духе. Она ныть была, знаешь, слезу пустит… Ну, а он герой, кавказец, ему неудобно. Вызвал кого надо, мол, помочь нужно этой симпатичной женщине. Тут Катька и совсем загордилась. Я ее и спрашиваю: «Как же ты, Катька, черт тебя дери, у Мамсурова квартиру выпросила?». А она мне: «С моей фигурой, Николай Тимофеевич, еще и не то можно…». Я ее после этих слов прямо матом: «Пошла ты к чертовой матери со своей фигурой! Ну и дальше еще…». Ведь ляпнет где-нибудь еще такое, а она все свое, как с гуся вода.
Конец ознакомительного фрагмента.