Информация
Шрифт:
Но пока необходимо определиться, как дальше записывать мою историю. Мало времени и много чего нужно еще рассказать. То есть зафиксировать буквами. Создать несколько десятков тысяч слов, соединенных в предложения.
Помню, я часто усмехался, читая роман «Подросток». Мне он казался самой слабой, да нет – самой халтурной вещью Достоевского. (И не мне одному – недаром «Подросток» почти не упоминается, о нем очень редко вспоминают.) Шестьсот пустых страниц, кое-где украшенных обещанием, что дальше будет интересное и важное. А в итоге – обман. Хотя… Написав предыдущие строки, я стал вспоминать содержание, и оно вспомнилось очень смутно,
Да, мысли намечены, и их надо бы додумать…
Я читал роман лет десять назад, читал трудно, по необходимости – в то время поставил себе целью познакомиться со всеми вещами Достоевского. Нужно бы перечитать. Хм… Перечитаю, много чего сделаю и переделаю, если выпутаюсь из затянувшего меня узла…
Но я заговорил о «Подростке» по другой причине.
Достоевский выбрал для этого романа форму записок. Повествует от первого лица, предельно подробно и тщательно. Чуть ли не поминутно… В общем-то он писал подробно почти всегда, и в большинстве его текстов временна€я протяженность очень невелика. Дни какие-то, недели.
Но в «Подростке» ему потребовалось показать развитие своего героя. И что он сделал? – вначале показал несколько дней из жизни героя по приезде то ли в Москву, то ли в Петербург (не помню) плюс набросал его биографию, затем, в следующей части, еще два-три дня, отделенных месяцами от начала повествования, а в третьей части еще два-три дня, опять же спустя какое-то время. Кроме того, в «Подростке» Достоевский прибегнул к своему излюбленному приему – погрузил своего героя в беспамятство.
Смешной приемчик, который можно оправдать (и то отчасти) лишь тем, что сам автор, страдая эпилепсией, время от времени терял сознание, на часы и дни выключался из реальности.
Я не хочу прибегать к подобным приемам, мне жалко вырезать из своей истории месяцы, когда вроде бы не происходило ничего важного. Тем более что, если повспоминать определенный период существования, раскопать из-под насыпи тлеющего прошлого отдельный день, разглядеть себя в этом дне, окажется – там столько бесценного, что никак невозможно не вставить этот день в историю. Без этого дня (и без второго, третьего, триста шестьдесят пятого) она будет не полной, не такой достоверной… Впрочем, где-то выше я уже говорил о чем-то подобном… И вот, кстати, мысль, случайно попавшаяся мне во время блужданий по Интернету. Принадлежит Александру Грину, автору полусказки «Алые паруса». «В течение дня человек внимает такому количеству мыслей, впечатлений, речей и слов, что все это составило бы не одну толстую книгу». Уверен, если задаться целью, у любого писателя, даже у крайнего приверженца экшенов, можно найти нечто подобное.
Но как трудно фиксировать эти дни! Как трудно связывать их!..
Ладно, надо продолжать. Впереди рассказ о без малого двух годах. О цепочке из примерно семи сотен утр, дней, вечеров, ночей. Сотен тысяч минут, в каждой из которых я существовал, что-то делал, а если не делал, то мозг все равно работал, искал пути разрешить проблемы и неприятности, пытаясь спасти меня и одновременно губя, разрушая… Все-таки попробую быть лаконичным – боюсь не успеть довести историю до того, что на сегодняшний день считаю финалом.
Давно стало штампом выражение: весной у психически нездоровых происходит обострение. Если весной кто-нибудь
Я себя не считаю каким-то психически нездоровым (хотя психика, конечно, поднарушена и алкоголем, и всякими ударами), но весна, особенно та, две тысячи восьмого, меня будоражила, толкала куда-то, заставляла что-то делать. Может быть, потому, что в середине апреля, семнадцатого числа, мой день рождения, и в том году мне исполнилось тридцать три. Сами собой в голову лезли мысли о том, что с не очень-то хорошими результатами, мягко говоря, я к этой символической дате подхожу.
Да, квартира есть, и пусть с огромными потерями в финансах, но я ее отстою. Это моя квартира, мои личные метры… Да, есть возможность очень неплохо зарабатывать… Можно, конечно, кое-что записать в актив. Но вот главное…
С недавних пор главным для меня стало создать семью, захотелось, как это ни странно, иметь сына, дочку. Я останавливался на улице и смотрел, как играют дети, сидят в своих колясках. Мамаши начинали тревожно на меня коситься, принимая, видимо, за педофила.
Я сделался одновременно и каким-то сентиментальным (я даже, помню, заплакал во время очередного просмотра очень нравившегося мне фильма «Лиля форевер» о жизни и гибели хорошей, но бедной и одинокой девушки) и жестоким. Однажды Иван сунулся с просьбой дать ему взаймы еще тысячу баксов, и я ответил, что если он не вернет мне те две через месяц, то включу счетчик; я ставил заказчикам драконовские условия, и большинство из них скрипя зубами соглашались; я почти каждый день напоминал Максиму, что ему пора переселяться, откровенно говорил, что он мне мешает.
– У меня девушка, – объяснял, сбиваясь на крик, – и я не могу привести ее в собственный дом! Нонсенс какой-то!
Макс поначалу отмахивался – какая, мол, еще девушка, не звизди, – а потом стал ныть:
– Я не умею снимать квартиры. С непонятными людьми встречаться, по подъездам ходить…
В конце концов я сам нашел ему приемлемую однокомнатку возле метро «Нагорная», чуть ли не силой вытащил из его кармана деньги. В тот же день он с обиженной до предела рожей собрал свои вещички и уехал. Напоследок взглянул на меня, словно бы обещая: «Ты еще пожалеешь». Я знал, что пожалею, но сейчас необходимо было остаться в своей квартире одному.
Как обычно, начиная некий новый этап жизни, я тщательнейше прибрался. Потом отправился на рынок и купил велосипед. Решил по утрам и вечерам кататься, поправлять здоровье. Тем более и место подходящее для этого рядом с домом имеется – малолюдный парк в Нагатинской пойме.
Я вдруг осознал, что в Москве ни разу еще не был на футболе. По телевизору смотрел почти все матчи, а о том, чтобы пойти на стадион, даже не задумывался. И вот задумался… Стадион неподалеку – имени Стрельцова, где играет домашние матчи «Москва».
Я решил сходить на ближайший – «Москва» – «Зенит». Отлично, увижу Аршавина.
Ведущая к стадиону Восточная улица была пуста – машины не ездили. По тротуарам и проезжей части двигались одинокие люди, или пары, или группки, но тихо, без криков и флагов. А у касс, перед металлическими заграждениями, толпились милиционеры.
Я сунулся было к ближайшему окошечку за билетом, и меня прихватил за рукав страж порядка с двумя желтыми полосками на погонах:
– Питерский?