Информация
Шрифт:
У Ричарда были и свидетели. Все началось — как начинается многое в литературе — во время случайного разговора за рюмкой. Все началось с симпозиума, ведь это слово означает «совместную пьянку»: «sym-» — значит «вместе», a «potes» — «много пьющий». Все началось в пабе. Присутствовали также Джина и Гильда. Ричард вкратце излагал содержание своего последнего проекта — большой и дерзкой книги под названием «История прогрессирующего унижения». В тот вечер они потратили почти половину аванса.
«Литература», — говорил Ричард, и здесь было бы неплохо добавить что-нибудь вроде: «утирая рукавом пену с губ, в то время как остальная
Этого было уже больше чем достаточно. Было ясно, как божий день, что сделал Гвин. Вернувшись в свою каморку, он собрал все справочники для любителей кроссвордов и пособия по садоводству и написал «Амелиор». Но он пошел еще дальше. На самом деле разгадка не в этом…
«Предположим», — продолжал Ричард, окрыленный дешевым красным вином и аудиторией из трех человек. Предположим, что развитие литературы по нисходящей линии предопределяется развитием космологии по восходящей линии. Для людей история космологии — это история прогрессирующего унижения. Этому унижению люди яростно противились, но их иллюзии одна за другой рассеивались, и люди смирились. По крайней мере, гнет унижения усиливался постепенно.
Гомер считал, что звездное небо сделано из бронзы — что это щит или купол, опирающийся на столбы. Гомера уже давно не было на свете, когда впервые возникло предположение о том, что мир не плоский.
Вергилий знал, что Земля круглая. Но он думал, что Земля — это центр Вселенной и вокруг нее вращаются Солнце и остальные звезды. И он считал, что Земля неподвижна.
И Данте — тоже. Вергилий был его путеводителем по чистилищу и аду, потому что ничего не изменилось. Данте знал о затмениях, эпициклах и о ретроградном движении светил. Но он не имел ни малейшего представления о том, где находится он сам и с какой скоростью движется.
Шекспир думал, что Солнце — это центр Вселенной.
Вордсворт тоже так думал, и еще он считал, что Солнце состоит из угля.
Элиот знал, что Солнце это не центр Вселенной и что оно не центр нашей галактики, а наша галактика, в свою очередь, это не центр Вселенной.
От геоцентризма к гелиоцентризму, к галактикоцентризму и к эксцентризму. Вселенная становилась все больше, и не с той постоянной скоростью, с какой она естественно расширялась, а огромными скачками, вместе с прорывами человеческого разума.
А теперь приготовьтесь к следующему удару: к множественности, а возможно, и бесконечности других вселенных.
И поэтому вот что нам придется сделать. Вот что надо сделать, чтобы все вновь обрело новизну. Надо сделать так, чтобы эта Вселенная ощущалась меньше.
Вот это Гвин и сделал. Ричард это понял, перепечатав «Амелиор». Гвин сделал это спокойно, ненавязчиво, твердо.
Само собой, в романах Гвина мало говорилось об астрономии. Зато постоянно говорилось об астрологии. А что такое астрология? Астрология посвятила себя вселенной, центром которой является человек. Астрология шла дальше утверждения о том, что звезды рассказывают о нас. Астрология заявляла, что звезды рассказывают обо мне.
Ричарду захотелось узнать, как себя чувствовал Гвин. Ричард позвонил ему и спросил:
— Ну, как твой локоть?
— Все еще болит, — ответил Гвин.
— Значит, никакого тенниса. И никакого снукера. Но в шахматы, я думаю, мы могли бы сыграть. Я знаю, у тебя проблемы с головой. Постоянный зуд в мозгах. Тебе надо расслабиться. Втирай в голову на ночь какую-нибудь согревающую мазь.
— Подожди минутку.
Гвин сидел в кресле у окна в своем кабинете. У него была пауза между интервью. Он договорился с рекламщиками, что журналисты сами будут к нему приезжать. Все, что ему было нужно, — теннисный корт в подвале и парочка ресторанов, и тогда ему никогда не придется выходить из дома. В дверь постучали, и в комнату вошла Памела. Она назвала какой-то ежемесячный журнал и сказала, что пришли люди из этого журнала.
— С фотографом? — спросил Гвин.
— С фотографом.
— Что-то они рано. Пусть подождут… У меня интервью, — объяснил Гвин в трубку. — На чем мы остановились?
— Мы говорили о твоей голове, — сказал Ричард.
— Слушай, я должен тебе сказать, что последнюю пару лет я тебя обманывал.
— Ты о чем?
— На самом деле я гораздо сильнее тебя во всех играх. Я гораздо сильнее тебя и в теннисе, и в снукере. И даже в шахматах. Такое иногда случается после большого, всемирного успеха. Откуда-то берутся новые силы, прилив энергии. В особенности это касается секса и соревновательной сферы.
— Но ты же всегда проигрываешь.
— Верно. Но я просто не хотел выигрывать. Понимаешь, я думал, что если еще и это, то ты просто можешь не выдержать.
— О боже. Это все-таки случилось. Я всегда знал, что у тебя в голове живет такая проказливая придурь. И подает голос то из одного, то из другого уголка. Итак, это случилось.
— Что случилось?
— Придурь стала размножаться. Деми сказала, что ты теперь сам на себя не похож. Что ты это не ты. Что бы это ни означало.
— Послушай. Высвободи для меня день, и мы устроим триатлон. Захвати сменную одежду. Для начала сыграем в теннис. Потом в снукер. А потом пообедаем у меня и закончим парочкой партий в шахматы.
— Мне уже не терпится. Больше никаких оправданий. И никаких несчастных случаев и отделений реанимации.
— Послушай. Что именно Деми тебе сказала? Что-нибудь про мою работу?
— Я записал. И даже отпечатал. «Гвин не может писать ни за что».
— Ты уверен, что она говорила обо мне?
— Я у нее переспросил на следующее утро. Она сказала: «Но ведь он правда не может». А я ей сказал…
— Высвободи для меня день.
Гвин встал, подошел к окну и посмотрел на улицу. Мир любил и в то же время не любил его. Бедный Гвин и все эти противоречия познания.