Информация

Эмис Мартин

_____

Освобождая свой стол в офисе «Маленького журнала», Ричард наткнулся на подарок от Энстис, и это его скорее встревожило, чем удивило. Этажом выше вовсю шла его отвальная вечеринка, оттуда доносились шумные, перебивающие друг друга голоса и неверные шаги. Ричард обдумывал свою речь. Сотрудники собирались подарить ему подшивку «Маленького журнала» — шестьдесят номеров, начиная с 1935 года. Ричард пригласил на вечер Джину, Гвина и Деми.

Энстис оставила ему на память книгу с дарственной надписью — «Поддельная любовь» некоей Элинор Треджир. Энстис читала много таких книг, по крайней мере по книжке в день. Это были дамские романы, покупавшиеся и продававшиеся по дешевке. Энстис не случайно оставила Ричарду именно эту книгу. Этот роман он когда-то у нее брал (и прочел примерно половину) из любопытства к любой прозе, которая нашла своего издателя. Теперь Ричард вспомнил. Эта книга была о деревенской девушке, которая приезжает в Лондон и влюбляется в великого художника, оперного певца или что-то в этом роде. Нет, кажется, в дирижера. А может, композитора. Сделанная рукой Энстис надпись гласила:

Ты не был подделкой. Та ночь была освящена любовью. Увы, ты женат, и у тебя двое славных мальчишек! Теперь я вступаю в иную ночь — одна, не чувствуя твоей мощи внутри себя. Я ни о чем не жалею, любимый. Adieu.

Ричард отложил в сторону текст своей речи, посмотрел на часы и закурил. Наверху нестройный гомон пирушки уже разнообразили звуки чего-то бьющегося. Наложить на себя руки, раствориться во имя любви — как это наивно, как старомодно. И так литературно, в противоположность экранным страстям. Телевидение приучало женщин не быть жертвами. То есть (подумал Ричард) с Гильдой это еще хоть как-то понятно: годы близости, на узеньких кроватях, в крохотных комнатушках. Но Энстис. Энстис покончила с собой ради какого-то импотента… За десять минут он по диагонали прочел вторую половину «Поддельной любви». Прекрасная провинциалка (Мэг) приезжает в Лондон и работает секретаршей у пылкого композитора (Карла). В нем тлеет затаенная страсть, и он пытается соблазнить девушку. В ней тоже тлеет затаенная страсть, но она сопротивляется. Ибо Карл — эмоциональный тиран, целиком посвятивший себя своему искусству; вдобавок он женат на страстной диве, живущей в Зальцбурге. Супруги бездетны. Измученная, несчастная, Мэг вопреки самой себе решается: только одна ночь. Она отдастся Карлу, а потом вернется в Камбрию — к холмам, долинам, пасущимся овечкам… Великая ночь любви занимает целую главу и вся описана с помощью метафор — музыкальных метафор. Ричард закурил. Он приготовился к негромкому, приглушенному исполнению. Ну, скажем, скерцо для второй флейты-пикколо. Но это оказалась мощная симфония с громогласной истерией медных духовых и струнных и буйством литавр, напоминавшим топот охваченного паникой стада буйволов. В финале романа Мэг стоит в какой-то луже в родной Камбрии, и тут из-за поворота выезжает кремовый седан Карла. Счастье до гроба. Страстная дива кончает с собой по какой-то иной причине.

В дверь постучали, и в комнату вошел Р. Ч. Сквайерс. Во второй раз за последние полчаса Ричард ощутил скорее тревогу, чем удивление: парочка выдающихся личностей, некогда занимавших кресло Ричарда, уже пришли. Р. Ч. Сквайерс вошел в свой старый кабинет с обманчивой развязностью. Он снял свою шапку с твидовыми наушниками, взмахнул заляпанным зонтиком и воскликнул:

— Кто даст аванс больше семидесяти тысяч фунтов?

Люди, появляющиеся с такой помпой, — когда-то давно Ричард пришел к такому выводу (теперь он иногда и сам подумывал, не воспользоваться ли этим методом) — так вот, люди, появляющиеся с такой помпой, делают это в качестве отвлекающего маневра, чтобы скрыть от окружающих, как они ужасно выглядят, какие они старые и больные. Возьмите хотя бы Р. Ч. Сквайерса: изнуренное лицо цвета пармской ветчины, волосы, похожие на опилки, которыми посыпают пол в барах. Невероятно, однако он целых пятнадцать лет писал вполне разумные и изящные «вставки» о куртуазной любви, о шекспировских женщинах, о розенкрейцерах, о Донне, о Китсе, об Элизабет Барретт Браунинг. Пожалуй, Ричард даже мог бы увидеть в Р. Ч. Сквайерсе наставника. В нем Ричард мог одновременно увидеть прошлое и будущее: свое собственное возможное будущее и незначительное литературное прошлое. Чему-то, пожалуй, у Р. Ч. Сквайерса даже можно было научиться.

— Семьдесят тысяч фунтов! Или мне послышалось восемьдесят?

Выяснилось, что он имеет в виду долги, оставшиеся после Хорэса Мандервиля (другого их выдающегося предшественника), чья печень разорвалась этой весной. Ричард видел огромные некрологи на целую газетную полосу.

— Как ему удалось вытянуть из людей столько денег?

— Ему давали банки! У него были богатые жены!

Р. Ч. Сквайерс повернулся к книжным полкам. Казалось, он переводит их товарную стоимость на банки джина с тоником. В глазах его плескался джин с тоником, умоляя дать еще и еще джина с тоником. Несколько месяцев назад Ричард столкнулся с Р. Ч. Сквайерсом в одном пабе размером с амбар. Из динамиков магнитофона вовсю ревел тяжелый рок, а Р. Ч. Сквайерс стоял, навалившись на старый сломанный музыкальный автомат. Разглядывая Ричарда с непередаваемым отвращением, Р. Ч. Сквайерс напыжился, сделал несколько максимально глубоких вдохов и начал. Обличительная речь прозвучала нечленораздельно. Послышалось лишь несколько хрипов — на большее он не был способен.

— Почему бы вам не подняться наверх? Слышите, как там весело? Я подойду через минуту.

— Мне очень жаль… Энстис. Энстис! Бедная девочка. После поговорим. Мне кое-что нужно вам сказать.

— О чем?

— О том, что вас ждет.

Оставшись в одиночестве, Ричард перечел свою прощальную речь, которая показалась ему чересчур длинной. Не часто ему случалось выступать перед публикой — такой, которая никуда не денется. Ричард в последний раз встал со своего стула, где когда-то уютно покоились ягодицы Хорэса Мандервиля, Джона Бересфорда-Нокса, Р. Ч. Сквайерса.

Проходя через приемную, Ричард увидел фигуру, склонившуюся над столом с книгами (ее шляпка, ее шарф, как обмотанная вокруг шеи коса, ее поза покорной исполнительности), — и смерть прошелестела мимо. Смерть с волосками в ноздрях, с узкой прорезью губ, скрывающих зубы скелета. Но это была не Энстис. Энстис умерла.

— Деми. Как мило с твоей стороны, что ты пришла. Но что-то Гвина не видно.

— Джины тоже.

— Сегодня пятница. Джина любит посвящать пятницы себе.

Ричард помог Деми снять пальто, а когда она снова повернулась к нему лицом, Ричарду на мгновение показалось, что вокруг глаз у нее пролегли то ли тени, то ли синяки. Но тут же, словно противореча ему, глаза Деми широко раскрылись, и она выпалила:

— Гвину кажется, что ты собираешься написать в своей статье обо мне. Что-то нехорошее. Это правда?

— Нет. Я собираюсь написать то, что ты сказала о его книгах. Что он не может писать ни за что.

— Камень с души. Против этого он не будет возражать.

И тут Ричард впервые задумался над тем, как же это Деми могла такое сказать: что Гвин не может писать ни за что. Но сказал он лишь:

— Пойдем наверх. Я должен произнести речь. Пожелай мне удачи.

Они стали подниматься по лестнице навстречу гулу голосов. Но вдруг там воцарилась тишина. Они подошли к конференц-залу. Ричард взялся за ручку и толкнул дверь. Дверь подалась лишь на несколько сантиметров. Ричард нажал на дверь, но она не хотела открываться. Он услышал лишь чей-то тоскливый вздох. И увидел лишь замшевый ботинок песочного цвета, который дернулся пару раз и вытянулся, навсегда замерев или успокоившись: это были старые ботинки Р. Ч. Сквайерса.

Между тем Ричард «закончил» «Амелиор». Не как читатель, а как романист. Он всего лишь закончил его писать. Стал ли он теперь Гвином Барри? Была ли это та самая информация?

Написав роман, Ричард теперь должен был его окрестить. На самом деле больше всего ему хотелось назвать книгу «Собачий садик». Был и другой вариант — «Идилляндия», довольно неуклюжее название для лесной утопии, этого нового, лучшего мира. В конце концов Ричард остановился на красивой, сочной строке из «Сада» Эндрю Марвелла. «Брожу среди чудес». [17]

17

Цит. по переводу Г. Кружкова; в оригинале — «stumbling on melons» («спотыкаясь о дыни»).

Назвав книгу, он стал подыскивать имя автору. Он подумал, что было бы остроумно сделать анаграмму из имени Эндрю Марвелла. И сделать его женщиной. С его навыками кроссвордиста это не составит… Элла выглядела многообещающе. Элла Рамуорден. Равелла Дрю, магистр. Нет. Вельма… Боже. Дрю ла Мальверн. Ванда Мерльверль. Леандра Рельм. Это слишком патетично. Марвелла Дрюн.

После неудачных попыток придумать анаграмму на Эндрю Марвелла Ричард попытался перефразировать «Сад». На сей раз пусть это будет мужчина. В «Амелиоре» не было секса, там не было и половых различий. Гвин писал не как мужчина. И не как женщина. Он писал как нечто среднее. Итак, «Сад» — то есть «Гарден». Значит, Грант Хид. Гарт Дин?

«Брожу среди чудес». Автор — Тад Грин. Да.

Затея с написанием «Амелиора», разумеется, предполагала необходимость перечитать его, причем очень внимательно. С точки зрения Ричарда, роман был совершенно бесцветным. Он мог лишь вызывать зуд под мышками. Можно было вернуться домой после полного рабочего дня в «Танталус пресс», но «Амелиор» продолжал зудеть, как любимая мозоль. И все же в конце концов Ричарду показалось, что он понял, что сделал Гвин и как он это сделал.

Плагиат — это хорошо. Плагиат — это справедливое возмездие. Ричард Талл собирался представить все так, будто Гвин Барри украл «Амелиор». А Гвин действительно его украл. Не у Тада Грина. А у Ричарда Талла. И, перепечатывая книгу, Ричард всего лишь возвращал себе украденное.