Инго и Инграбан

Фрейтаг Густав

– К чему задумываешь коварное нападение в лесу? Разве сорбы страшатся боя в открытом поле? – вскричал Инграм. – Здесь стою я, лукавый ты человек, и готов биться из-за женщины с любым из твоих воинов. Выставь своих ратоборцев, и пусть боги решат судьбу.

При этом вызове сорбские воины повскакали с мест, и их крики раздались в чертоге. Но мановением руки начальник заставил их сесть и сказал:

– Иные хвалят крепость твоей руки, но я не могу похвалить разумность твоих речей. Я был бы глуп, если бы послал воинов в бой за то, что уже и так приобрел моим копьем. Да и не велика честь сражаться моим воинам из-за согбенной

рабыни. Предлагаю тебе иное ратоборство, более приличное мирному времени. Я слышал, что ты умеешь управляться с чашей, как и подобает мужу, но и меня не легко одолеть за кружкой. Испытаем наши силы. Ты поставишь своего коня, Ворона, я – франкскую женщину, а победитель получит и то, и другое. По моему, совет не дурной.

Громкие крики одобрения раздались вокруг стола, только Инграм стоял смущенный.

– Конь и меч нераздельно принадлежат витязю, и мои предки не ласково приветствовали бы меня, если бы я позволил сорбскому селу уход за моим конем. А потому выставлю двух жеребцов от племени Ворона, четырех и пяти лет, лучших, чем какой-либо конь из твоих.

– Мне неизвестна твоя ставка, да и долог путь до твоей конюшни. Ворон и пленница здесь, во дворе, следовательно состязание правильное.

Инграм стоял в сильной борьбе с самим собою.

– Клянусь женами судеб моего племени, так и быть! Давайте сюда чаши и пусть начнется состязание.

Снова раздался радостный крик сорбов, звучавший для уха Готфрида подобно адским воплям.

– Ставить жизнь человека на чашу – безбожно! – вскричал он.

Ратиц сделал вежливое, отклоняющее движение рукой, а Инграм сердито ответил:

– Немного счастья доставило тебе серебро твоего епископа. Отойди прочь, а я обращусь к помощи моего бога.

Старик принес несколько чаш, одинаково выточенных из пятнистого дерева – на выбор, и большую ендову меда. Затем старик наполнил обе чаши по самых краев. Витязи взяли их в руки, сняв предварительно оружие. Сорб отдал свой меч Славнику, а Инграм – одному из молодых воинов. То был витязь Мирос.

Ратиц первым начал состязание, сказав:

– Я, Ратиц, сын Кадуна, повелитель сорбов, предлагаю мед для равной битвы.

– Отвечает Инграбан, сын Ингберта, свободный туринг, – послышалось в ответ.

И оба они, осушив чаши, поставили их на стол. Старик опять налил, поклонился каждому из витязей, а Ратиц продолжил:

– Я слышал, что назван ты по имени черной птицы, но над шатрами моих воинов парит белый орел. Могучий орел рвет добычу когтями, а рядом, поглядывая на останки, каркает стая воронов.

– Пять панцирей и пять кривых мечей, добытых на поле брани, висят на стене моего дома. Не думаешь ли ты, что твои воины отдали их мне добровольно?

Они снова выпили и поставили чаши, которые старик быстро наполнил.

– Добывающий пленных, добывает и славу! – вскричал Ратиц.

– Слава добывается тем, кто защищает свою родину, – возразил Инграм.

Старик еще раз наполнил чащи медом. Так продолжалось неоднократно. Состязавшиеся, обращались друг к другу то с упреками, то ласково, иногда гневно, пытаясь схватиться за меч. А старик между тем все наполнял и наполнял чаши. У Ратица посоловели глаза, а рука потеряла твердость. Он раздумывал, чем бы смутить своего соперника. Наконец произнес:

– Весело сидим мы здесь, препираясь на словах, но приятнее было бы пить мед, глядя на женщину. Приведите сюда франкскую девушку, чтобы

мы насладились ее видом.

Двое из его товарищей вскочили и поспешили к Двери, а Инграм ударил по столу.

– Ты нарушаешь игру, потому что мне тяжко видеть среди неприятелей дочь достойного друга.

– Однако ты хочешь ее освободить, могучий бражник. Если у тебя хватит силы, то докажи это теперь.

Инграм сурово потупился. У него отяжелела голова. Сорбы уже вводили девушку в зал. Вальбурга остановилась у двери и ее глаза при виде пьющих противников помрачнели.

– Подойди поближе, дочь франков, – сказал Ратиц. – Из-за тебя идет спор, который должен быть решен богами. Уйдешь ли ты с витязем Инграмом, или я построю для тебя новую хижину и оставлю у себя.

Но негодующая девушка ответила:

– Я избрала себе более доблестного защитника, так как свободу, добытую посредством кружки, считаю позором. Не помышляй, Инграм, добыть себе жену при помощи меда и твори свой языческий обычай ради сорбской девушки, а не меня.

Повернувшись к нему спиной, она отошла в угол, где сидел Готфрид, опустилась подле него на колени и закрыла лицо руками. Горячий румянец бросился в лицо Инграму, когда девушка презрительно отвернулась от него. Он услышал презрительный смех славян, и, поднявшись со стула, гневно вскричал:

– Игра нечиста и да будет проклята чаша, которую я еще выпью!

Он бросил чашу на пол и вместе с тем сам тяжело рухнул на землю. В зале раздался дикий радостный вой сорбов, а Мирос, державший меч Инграма, подошел и сказал:

– Снесите его в мой дом.

Но торжествующий Ратиц поднялся и в хмельном задоре подошел к франкской девушке.

– Ты моя. Проводите ее в хижину и позовите певца, чтобы он спел брачную песню.

Девушка поднялась с колен. Ее лицо было бледно, а взгляд суров.

– Никому бы не спасти тебя от руки моей, чудовище! – вскричала она. – Едва ты сразил отца, как уже готовишь позор дочери. Счастлив ты, что возле меня находится праведник. Ты хвалил мои красивые щеки, посмотри, понравятся ли они тебе теперь.

С быстротой молнии она выхватила нож из-под одежды и нанесла себе по лицу зияющую рану. Хлынула кровь. Вальбурга снова подняла на себя нож, но подбежавший Готфрид вырвал у нее оружие Ратиц разразился тяжкими проклятьями, схватил кружку, чтобы бросить ее в девушку, но покачнулся, упал на землю, сраженный медом и гневом. Сорбы собрались вокруг своего начальника, а Готфрид со стариком увели раненую девушку в ее хижину и постарались унять текущую кровь.

На следующее утро в хижине Мироса сидел Инграм, склонив голову на руки. На коленях он держал меч, отданный ему хозяином, а стоявший перед ним Мирос рассказывал об исходе вчерашней попойки и о ране девушки.

– В гневе своем она лишила бы себя жизни, но чужеземный посол вырвал у нее нож. Напрасно, однако. Честнее погибнуть от ножа, чем от палицы Ратица.

Инграм вздрогнул и схватился за меч.

– А как поступил бы ты, если бы пленница грозила тебе ножом? – спросил Мирос.

– Если бы она погибла от доблестного, совершенного над собой поступка, если бы мой меч поразил Ратица, я был бы свободен и счастлив, – пробормотал Инграм. – Но теперь меня гнетут чары, рассеянные на моем пути серебром и песнями враждебных христиан. Бог, властно правящий чашей, отказал мне в помощи. Мне опротивела жизнь и у меня нет желания возвращаться домой.