Инкарцерон
Шрифт:
— Королева уже начала приготовления. Через два дня мы отправляемся ко двору. Готовься к отъезду.
Клаудия молчала, ощущая какую-то опустошенность. Новость ошеломила ее.
Джон Арлекс повернулся в сторону двери.
— Ты славно потрудилась здесь. Атмосфера эпохи соблюдена безукоризненно. Кроме окна. Распорядись, чтобы его заменили.
Не поворачивая головы, Клаудия тихо спросила:
— Как вам жилось при дворе, батюшка?
— Довольно-таки скучно.
— А ваша служба? Что Инкарцерон?
На долю секунды он замешкался с ответом. Сердце Клаудии так и забилось.
— В Узилище поддерживается безупречный порядок. Почему
— Просто так.
Она попыталась улыбнуться, гадая — как ему удавалось следить за тюрьмой и где та находится, если, по словам всех ее соглядатаев, отец не покидал королевской резиденции. Впрочем, тайны Инкарцерона сейчас волновали ее меньше всего.
— Ах да, едва не забыл. — Отец подошел к столу и расшнуровал лежавший на нем кожаный кисет. — Я привез тебе подарок от будущей свекрови.
Они оба смотрели на вещицу, которую он поставил на стол. Это была шкатулка сандалового дерева, перетянутая ленточкой. Клаудия несмело протянула руку к крошечному бантику, но отец остановил ее.
— Подожди.
Достав небольшой сканирующий зонд, отец провел им над шкатулкой. По рукоятке пробежали изображения.
— Безопасно. — Он сложил зонд. — Открой.
Клаудия подняла крышку. Внутри была заключенная в золотую с жемчугом рамку эмаль. Она изображала черного лебедя на озере — эмблему дома Арлексов. Клаудия взяла миниатюру и улыбнулась, невольно залюбовавшись тонко переданной синевой воды и изяществом птицы.
— Какая красота.
— Это еще не все.
Фигурка лебедя пришла в движение. Сначала он плыл по водной глади, затем вдруг вскинулся и заплескал великолепными крыльями; в это время из-за деревьев медленно вылетела стрела и пронзила его грудь. Раскрыв золоченый клюв, птица запела мрачную, приводящую в содрогание песню, потом погрузилась под воду и исчезла.
— Действительно прелестно, — с едкой улыбкой сказал отец.
3
Это будет смелый эксперимент, и, вполне вероятно, не все риски нам удалось учесть. Однако Инкарцерон — система невероятно сложная и интеллектуальная. У узников не было и не будет стража добрее и сострадательнее.
Обратный путь к шахте, проходивший по низким туннелям, был долгим. Маэстра, к которой Кейро приставил Большого Арко, шла, опустив голову и обхватив руками плечи. За всю дорогу она не проронила ни слова. Финн плелся в самом хвосте, позади раненых.
В этой части Крыла было темно и почти безлюдно. Здесь редко происходили подвижки Узилища, нечасто включались огни, и лишь немногие Жуки залетали сюда. Пол тут, в отличие от мощеного прохода наверху, был из металлической сетки, слегка пружинившей под ногами. Финн заметил сверкнувшие глазки притаившейся в темноте крысы. На покрывавшие ее тело металлические чешуйки осыпалась пыль.
У Финна болело и ныло все тело, и, как и всегда после засады, он был зол и раздражен. Остальных отпустило копившееся долгое время напряжение, и теперь даже с трудом ковылявшие раненые весело болтали. То и дело раздавались взрывы хохота, в котором явственно слышалось облегчение. Финн оглянулся. В туннеле позади них гулял ветер и громко отдавалось эхо. Казалось, Инкарцерон прислушивается к ним.
Финн не мог говорить да и смеяться ему не хотелось. После того, как он ответил на несколько шуток ледяным
Еще одной причиной его состояния была Маэстра. Дружина не берет пленных, таковы правила. Одно дело Кейро, но вот держать ответ перед Йорманрихом, когда вернутся в Логово, — от одной мысли об этом Финн покрывался холодным потом. Однако женщина что-то знает о татуировке на его запястье, и ему необходимо выяснить — что. Возможно, это его единственный шанс.
На ходу Финн думал об образах, вставших вдруг перед глазами. Воспоминания — если это и впрямь были они — всегда причиняли боль, будто, вспыхнув искорками, стремились вырваться откуда-то из горьких глубин утраченной памяти. Удержать их не удавалось — увиденное перед схваткой уже ускользало, размывалось, четкой осталась только картинка украшенного серебряными шариками кремового пирога на блюдце, самая дурацкая и бесполезная из всех. Она ничего не могла сказать Финну о том, кто он и откуда попал сюда.
В шахту вела веревочная лестница; первыми спустились разведчики, за ними полезли остальные члены банды, нагруженные добычей и помогавшие раненым. Последним двигался Финн. На гладких стенах шахты он заметил появившиеся там и тут трещины, через которые пробивались черные, сморщенные листья папоротника. Надо будет избавиться от них, иначе Узилище, ощутив непорядок, запечатает проход и поглотит весь туннель. Так произошло в прошлом году — они вернулись из набега и обнаружили вместо своего тогдашнего Логова только широкий коридор с белыми стенами, украшенными геометрическим орнаментом алых и золотых линий.
— Инкарцерон стряхнул с себя лишнее, — угрюмо проворчал тогда Гильдас.
В тот день Финн впервые услышал, как Узилище смеется. Он поежился, вспоминая холодный, ехидный смешок, разнесшийся эхом по коридорам. Йорманрих, бушевавший в припадке ярости, застыл, не закончив ругательства. У самого Финна от ужаса поднялись дыбом волоски на коже. Тюрьма оказалась живым существом, жестоким и безразличным, и он был внутри нее.
Не тратя времени на спуск по последним ступенькам, Финн спрыгнул на землю. В огромном зале Логова было, как всегда, шумно и грязно. От пылающих костров шел нестерпимый жар. Пока другие нетерпеливо толкались вокруг добычи, развязывая мешки с зерном и прочими припасами, Финн протиснулся через толпу и направился прямиком в крошечную каморку, которую делил с Кейро. Никто и не обратил на него внимания.
Заперев за собой дверь, он присел на кровать. Внутри было холодно и воняло давно не стираной одеждой, зато сюда не долетали звуки снаружи, Финн медленно откинулся на спину.
Безумный страх словно волной накрыл все его существо. Ужас, казалось, входил в Финна вместе с самим воздухом, который он вдыхал. Сердце колотилось как бешеное, грозя вот-вот разорваться на куски, на спине и над верхней губой выступили капельки холодного пота. До сих пор Финн держался, но теперь в его груди будто снова неистово грохотали огромные колеса. Он вжимал ладони в глаза, опять и опять видя нависшие над собой металлические ободья и искры, со скрежетом сыплющиеся из-под них.