"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

— За храбрость будешь вознаграждён, — сразу обещал генерал, — говори, сколько их?

— С востока пришло больше пяти сотен.

«Это ерунда, в лагере почти четыре сотни людей, и семь десятков из них арбалетчики».

— Это те же горцы, что с вами дрались за лагерь, — продолжал солдат. — Арбалетчики говорили, что флаги те же, офицеры те же, — говорил уставший человек, — но то полбеды.

— Что ещё? — спросил Волков.

— Горожане, ублюдки, они тоже пришли. Не меньше трёх сотен, и двести из них были арбалетчики.

Волков даже не заметил, как его лицо налилось

чернотой, как вытянулись губы в нитку, как сжались кулаки. Но он продолжал слушать солдата, не перебивая того и не задавая ему вопросов.

— Очень многих поранили, у них получилось три сотни арбалетчиков против семи десятков наших, болты от них как ливень лились, многих наших ранило до вечера, пока мы штурм отбивали и стену тушили.

— А они много потеряли? — спрашивал Кленк.

— Им тоже досталось, — солдат вспоминал. — Может, столько же, как и у нас, ранено.

Чтобы отогнать выжигающую его злость, Волков просил Фейлинга помочь снять с него шлем, после стянул подшлемник, и пока Кленк расспрашивал солдата, он рукой растирал себе лицо, пытаясь при том успокоиться: все успехи, в том числе и взятие города, всё было поставлено под сомнение атакой на лагерь. Капитан ландскнехтов всё ещё что-то спрашивал и спрашивал, а солдат ему что-то отвечал и отвечал, а генерал уже знал: ему придётся возвращаться к реке.

Видя состояние сеньора, Максимилиан снял с луки седла флягу и протянул её ему:

— Возьмите, кавалер.

— Вино?

— Вода.

— Прекрасно, — он стал умываться.

Ему нужно было успокоиться. Иначе снова потянется боль по всей длине левой руки, от ключицы и до самого безымянного пальца, и снова будет отдаваться в груди резью. Отчего он так злился? Нет, не на врага, враг есть враг, и если ты его не нашёл и ушел, оставив его у себя в тылу, так что ж тебе злиться — сам виноват. А злился он на горожан. Волков был оскорблён их вероломством. Он с ними был ласков, ни в чём не ущемил, несмотря на то что они вышли против него. Взял денег — так что ж, война. По-другому на войне не бывает. А они вон как поступили. Презрели ласку, вероломные.

«Правильно про них сказал солдат: ублюдки».

Ах, как это путало все его планы. Казалось, город сдался, то большая, большая удача. Он уже думал выдвигаться на запад, к Бёльденгену, Юнг-Хольцкому перевалу, откуда пожалуют наёмники из соседнего кантона, чтобы раздавить их там же, на месте, и не дать полковнику Майфельду собрать серьёзное войско. А теперь что? Теперь из-за горожан Мелликона ему нужно возвращаться на север, к реке, деблокировать свой лагерь. Ведь если лагерь будет потерян, у него останется только одна задача — убраться на свой берег живым и вывести туда войско. Ну как тут не помянуть горожан, вот он и поминал их, скрипя зубами:

— Ублюдки, падаль придорожная, бесчестная погань, еретики…, - он огляделся. — Эй, господа, есть у кого вино?

Румениге тут же дал ему свою флягу.

Генерал отпил из неё как следует, вытер губы рукой, пригладил недельную щетину и сказал:

— Максимилиан, немедля собирайте офицеров на совет.

Он уже успокоился. Он уже знал, что нужно делать. И делать это надо было так, как ему нравилось, то есть быстро.

Ни у кого из офицеров не было ни малейших сомнений, что надо возвращаться к лагерю. Ни у кого не было сомнений в том, что войско делить нельзя. На вражеской территории дело это весьма опасное.

— Выступать надо немедленно, — говорил Брюнхвальд. — Если горцы возьмут лагерь, останемся без провизии и без связи с берегом.

— Лагерь отлично укреплён, — говорил Кленк. — Без пушек или без большого превосходства в людях его не взять. Но идти туда, конечно, надо.

— Его не взять… Это в том случае, если там надёжный офицер, — продолжал Карл. — Господин полковник, этот офицер, которого мы там оставляли, достаточно ли крепок духом?

Эберст был уверен:

— За капитана Неймана я готов поручиться. Будет стоять до конца, но и он может быть ранен или убит. Так что будем уповать на Господа.

— Всё пустое, господа, — прервал разговоры генерал, — то, что мы снимаем лагерь и идём на юг, то и обсуждать нет нужды, как и качества офицера, держащего лагерь. Нам надо быстро решить, кого мы оставим комендантом города Висликофен и какой назначим ему гарнизон.

И вдруг все офицеры и замолчали. Никому не хотелось бы тут оставаться. Кругом беспощадные горцы, что в плен не берут никого. Если лагерь потерян, то и припасы потеряны, армии придётся уходить на тот берег, и что тогда будет с гарнизоном и офицером, который тут останется? Придётся ему пробиваться к реке самому, со своим отрядом. Случись такое, так дело это было бы абсолютно безнадёжное. Волков всё это понимал и говорил:

— Если не сложится у нас, обещаю, что за гарнизоном я вернусь и выведу его к реке.

Офицеры переглядывались и молчали. А Волков никого не подгонял, пусть все подумают как следует, вопрос-то важный. И полковник Эберст не выдержал:

— Ну, вижу я, что других достойных, кроме меня, тут нет, — полковник Эберст усмехался.

Брюнхвальд и Кленк благоразумно промолчали, а вот генерал был честен и прямолинеен:

— С полковником Брюнхвальдом я уже не первый год, мне с ним привычно, капитана Кленка с его разбойниками я тут не оставлю, лучшей кандидатуры в коменданты кроме вас, полковник Эберст, мне не сыскать. Отберите себе четыре сотни людей из своего полка, забирайте всех своих арбалетчиков, запирайтесь в цитадели с едой и ждите меня, я буду через пять дней. Скажите своим людям, что я буду через пять дней, кто бы ни пришёл из врагов и с какой армией ни пришёл бы, я сюда вернусь через пять дней. И чтобы они не волновались, я оставлю вам кулеврины. За ними-то я обязательно вернусь.

Теперь Эберст стал готовиться, стал отбирать себе людей, собирать провиант, дрова, болты, порох, ядра для кулеврин. Брал с запасом, никак не на пять дней. И правильно, офицер должен предвидеть всякое. И худшее в том числе.

Волков же велел собираться, но сначала готовить хороший обед, чтобы люди дотерпели до следующего утра, так как идти он собирался до темноты, до ночи, и поутру хотел выйти ещё с темнотой. Он очень торопился и сделал до привала почти две трети пути.