"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— И давно всё это было? — спросил кавалер.
— Семнадцать лет назад, — сразу ответил барон.
Кавалер и отец Семион переглянулись, оба были удивлены, барон не выглядел старше тридцати лет.
— И сколько же вам тогда было? — спросил Волков.
Фон Дениц усмехнулся, заметив их недоумение:
— Вот и я так же удивлялся, когда этот ваш безобидный человек сказал мне, что разговаривал с моим дедом, который погиб в битве при Гейнфильде, что была за десять лет до моего рождения.
— Ничего не понимаю, — тихо произнёс
— И меня это также тогда удивило, теперь-то я знаю, что звери живут очень, очень долго, — продолжал барон. — Ваш отшельник ещё сорок лет назад бедокурил в этих местах, он тогда был мелким купчишкой, без крыши над головой, а лишь с одной ручной тележкой разъезжавший по округе. Ездил тут, по пустошам, оставляя после себя кровищу да куски тел. А как на него стали думать, так подался отсюда прочь и вернулся через много, много лет тихим и праведным монахом.
— И вы не убили его? — спросил кавалер. Он оглядывался и видел, что всё внимание его солдат, а также проезжавших мимо мужиков приковано к ним. А со стен замка, помимо господина Верлингера, смотрят ещё и дворовые, и солдаты, и пара господ из выезда барона. Смотрят и ждут, чем эти разговоры закончатся.
— Нет, слишком много говорил с ним. А он был прекрасный рассказчик. Он многое знал. Он бывал в разных странах. И я стал приезжать к нему, часто просил его приехать ко мне. Все тогда удивлялись моей набожности, которой прежде не было.
— Неужто он нашёл, чем вас искусить? — спросил отец Семион.
— Нашёл. Да, нашёл. И я, по глупости своей, захотел узнать…
— Узнать, каково это не стареть? — спросил кавалер.
— Да, я не хотел стареть. Я думал, что сто лет молодости мне понравятся. А ещё я хотел узнать силу.
— Силу?
— Да, небывалую силу, нечеловеческую. И я попросил его… принять меня. Сам попросил, хотя уже знал, что людишки опять стали в округе пропадать.
Волков тем временем, изнемогая от жары, подозвал к себе Максимилиана, жестом просил у него флягу с вином и, взяв её, стал с удовольствием пить и слушать рассказ барона, Максимилиан же не отъехал после этого и тоже слушал, раз барон больше не гнал его.
— И что же это за сила такая? — уточнил святой отец.
— О! — барон говорил это, вспоминая, а вспоминал он с видимым удовольствием. — То не объяснить простыми словами, разве птица может рассказать бескрылому о полёте? Ну разве вот что поможет: я мог от полуночи в самую короткую ночь отсюда добежать до Малена, на обратном пути заскочить в вашу землю, Эшбахт, добежать до реки и до рассвета вернуться к своему замку, и всё это не остановившись ни разу, не задыхаясь от бега, не боясь себя загнать.
Волков смотрел на него и уже начинал думать, зачем этот человек всё это рассказывает, словно похваляется перед ним, стоя здесь, на дороге, прямо на жаре. Уже и конь кавалера стал потряхивать головой, водить ушами, топтаться на месте — верный признак, что пить хочет.
А барон всё не унимался:
— И этой силой словно упиваешься, и голод тебя мучит неотступно, и запахи, запахи тебя ведут лучше всякой дороги, и не важно тебе, скот это или человек, а уж если найдёшь себе пищу, то нет ничего вкуснее горячего мяса с кровью. Ничего.
Кавалеру всё это слушать надоело — как только попы выслушивают покаяния? — впрочем, рассказ барона на покаяние совеем не походил. И чтобы хоть как-то остановить рассказ, кавалер и спросил у барона:
— А голову дружка вашего Рёдля вы сожрали? Мы голову его так и не нашли.
Отлично спросил, как хлыстом полоснул фон Деница. Барон осёкся, посмотрел на Волкова недобрым взглядом и ответил:
— Нет, голову его я не ел и убил его случайно. Он был мне большим другом…
— Знал о ваших проделках. Ясно. И как же так вышло, что вы его убили? Друга-то?
— Я ранен был у оврагов, рана была весьма тяжела, думал, помру, глаз уже не видел ничего, а кровь вся из раны так и текла в глотку, текла и никак не останавливалась, прилечь было нельзя, сразу начинал кровью захлёбываться своей же…
— Понятно, понятно… Рана случилась неприятная, дальше что?
Опять барон смотрел на кавалера зло:
— Я просил его отвезти меня подальше от людей и ждал ночи, чтобы оборотиться, во звере я любую рану переживал легко и исцелялся уже к утру. Вот к ночи он помог мне разоблачиться от доспеха и одежд, и я стал превращаться…
— А разве не надобно зверю полнолунье? — робко перебил фон Деница отец Семион. — Или в ту ночь оно и случилось?
— Никакого полнолуния не нужно, сказки это, глупость, чаще всего это как с женщинами, приходит само и разом, да, как с женщинами, вроде живёшь себе, живёшь, кругом бабы, даже и красивые, а ты их и не замечаешь, неделю или две может так быть, а потом вдруг увидишь нагнувшуюся на огороде крестьянку, и всё, огонь в груди, но когда нужно, можешь и сам в себе огонь разжечь, так и тут, я даже научился и днём оборачиваться, хотя ночью, конечно, легче это делать.
— За что убили вы монаха? — Волкову уже надоело всё это, он хотел покончить с делом.
— За то, что не сказал мне, как тяжка будет эта вечная молодость. И какова будет плата за силу. Ничего он мне плохого не сказал, прежде чем прокусил мне руку.
— А в чём же тяжесть вашей жизни? — поинтересовался священник.
— В том и дело, что жизни и не осталось у меня, живёшь… как скот, влачишь существование от одного обращения до другого, ждёшь ночи, изнываешь, стараешься спать больше, и вино, и женщины… Всё неинтересно, жизнь протекает в ожидании, а вокруг тебя всё чаще и чаще появляются настырные рыцари божьи, — барон в который раз нехорошо поглядел на Волкова, — вот и ждёшь, когда до тебя доберётся какой-нибудь Инквизитор.