"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

– Да, господин генерал.

– Рене будет канючить, так вы скажите ему твёрдо, что это мой приказ и выполнить он его должен немедленно. Слышите?! Немедленно!

Тут опять, одна за другой, ударили большие пушки. Били они теперь точно, пристрелялись, две порции картечи, прошуршав над головами солдат Брюнхвальда, вырвали кровавые куски из мощной колонны. Колонна чуть замялась, осела, как конь на задние ноги, но сержанты и офицеры тут же навели в ней порядок, и она снова стала напирать, шагать и шагать вперёд редкими, мелкими шажками. Проминая и проминая уставшие линии полковника Брюнхвальда.

Едва ускакал фон Флюген,

как прискакал сам полковник Рене и поначалу стал уговаривать генерала не забирать у него людей. Говорил, что палисады уже разбиты, что пушки нечестивцев стали бить по его людям, что сапёры еретиков уже понесли фашины ко рву, однако вид сминающихся линий Брюнхвальда и ледяной взгляд барона заставили его замолчать; он уже собирался уехать, но генерал остановил его, тихо заговорив:

– Когда к вам приедет гонец от меня, скачите сразу к реке, к лодкам.

– О, – лицо Рене вытянулось, – да-да.

– Не забудьте захватить Роху.

– А, да, конечно, конечно.

Едва он уехал, как от Пруффа прибежал закопчённый от порохового дыма пушкарь и сказал:

– Майор Пруфф велел доложить, что картечи больше не осталось, всю выпалили, и крупную, и мелкую, последнюю в пушки кладём, дальше стрелять придётся ядрами. Да и то недолго, пороха осталось две бочки, то на час при такой пальбе хватит.

– На час?! – опрометчиво воскликнул барон. Его услышали стоявшие рядом.

– На час, на час, – подтверждал чумазый пушкарь, – мы ж в жизни никогда так не стреляли. Пушки остывать не успевают.

– Стреляйте всем, что есть.

И это было ещё не всё; едва из-за холма появилась сотня людей, что шла от Рене на помощь Брюнхвальду, как прибежал обозный и сообщил:

– Господин, безбожники опять в лагере, опять бесчинствуют.

Как ни хотелось генералу остаться тут, на холме, ведь именно тут, под холмом у дороги, и решалось дело, но оставлять в лагере просочившихся туда врагов было нельзя. И он выехал туда.

Теперь Неймана с его людьми у него не было, охрана штандарта да выезд, вот и всё, что он имел при себе, и, видя малочисленность его отряда, враги не пугались, а затевали схватки и стрельбу из-за телег и палаток, и у него ушло много времени, пока он наконец пробился к Циммеру. И, конечно же, у того снова всё было неблагополучно.

Кое-как удалось снова выстроить его людей, отнести раненых. Но теперь Волкову некого было оставить ему вместо выбывших. И остающиеся с Циммером солдаты смотрели на него нехорошо, а один даже крикнул:

– Генерал, а помощи, что, не будет больше?!

– Стойте и держите линии! – проорал Волков. – Я скоро приведу вам помощь!

Но солдаты, видно, не очень-то верили ему. Да он и сам себе не верил. Однако у него больше не было слов, которые он мог сказать солдатам. Он всё утро метался меж трёх мест, ему бы поделиться на трое да завести себе три выезда и три знамени. Но разве ж такое возможно? У него не проходило ощущение, что всё это дело, все люди, принимающие в нём участие, стоящие в неровных рядах, устающие, истекающие кровью, бьющиеся за свою жизнь, стоят и дерутся только благодаря ему, так как верят в него. И, кажется, эта требовательная вера выпивала из него самого силы, а люди ждали его присутствия. Но он не мог быть везде и сразу, вот и приходилось ему снова ехать к южному холму, где у дороги через ров шла самая мощная колонна врага. Напирала и напирала всей своей мощью на тоненькие линии Брюнхвальда.

Когда барон вернулся на холм, он был удивлён. Сначала тем, что с поля почти исчезли проклятые арбалетчики, – когда он уезжал, их были тучи, теперь же и двух десятков не осталось, – а потом ещё и тем, что колонна с жёлто-красными флагами… начала отходить. Он и глазам своим отказывался верить поначалу, но… Да, да, да… Их барабаны били «шаг назад». Золото и пурпур Левенбахов пятились. Колонна отходила.

Волков видел, как из рядов своих солдат выходит живой и невредимый Карл Брюнхвальд, как он устало поднимается на холм, снимает шлем и, оставшись в подшлемнике, со шлемом под мышкой, подходит и говорит:

– Они перестали стрелять. У их арбалетчиков кончились болты, всё, что принесли с утра на поле, всё в нас покидали, последние полчаса так и вовсе было легко стоять. Люди наши и приободрились. Окрепли, когда в них перестали лететь болты. А их люди ослабли, пушкари-то наши бьют.

– Так, может, они сейчас ещё принесут? Болтов, – без разрешения и вопреки субординации предположил Хенрик, слышавший их разговор.

В какой другой раз полковник ему бы это заметил, но сейчас Брюнхвальд был рад, а, может, даже и счастлив, и поэтому ответил:

– Пусть везут, на то время надобно, надо было с утра подвозить, вот только пехоте под пушками без поддержки арбалетов стоять тоскливо, а мы пока сожжём фашины и помост, что они уложили во рву. Пусть новые готовят. Пусть всё начинают заново.

Генерал почти не слушал своего первого помощника, он неотрывно смотрел, как колонна врага, оставляя во рву и рядом с ним десятки мёртвых тел, пятится и пятится. Он даже уже прошептал самому себе такие приятные для уст слова: сие победа!

А там, внизу за дорогой, под прекрасным жёлто-красным стягом, в драгоценных доспехах и на драгоценном коне гарцевал тот самый Мориц Ригсфельде фон Штемведе цу Левенбах, представитель знаменитого рода, что так желал забрать у Волкова шатёр своего родственника.

Этот молодой наглец был неблизко от холма, но барон был уверен, что именно сейчас Левенбах смотрит на него, и поэтому поднял руку и почти дружески помахал ему: да, ты поедешь к себе, а я к себе, в свой прекрасный шатёр, где я буду скоро ужинать. И Мориц Ригсфельде увидел его жест. Увидел! Он тут же развернул коня, чересчур сильно дёрнув поводья, и поскакал с поля, явно рассерженный. Теперь сомнений у барона не осталось: это была его очередная, настоящая победа. Он даже улыбнулся.

– Карл, – начал потом генерал, встрепенувшись от приятного забытья. – Срочно отправьте сотню людей, что прислал вам Рене, обратно, там ещё бьют пушки, а Нейман путь бегом бежит к Циммеру, у того возле забора и вовсе всё непросто.

– Я распоряжусь, – отвечал барону его товарищ.

Глава 22

Пушки смолкли, даже те, что били на севере по палисадам и солдатам Рене. И дым рассеивался. И барон почувствовал облегчение; он медленно слез с лошади, кинул повод Хенрику, а сам, прихрамывая, пошёл к себе в шатёр, ничего никому не сказав: и самим должно быть ясно. Зашёл и, как был, в доспехе, уселся в кресло. Раньше, давным-давно, он ликовал бы и бежал с прочими солдатами грабить обоз врага или, в отсутствие такового, хотя бы выпить вина, теперь же ему ничего не хотелось, пока даже есть.