Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех!

Подгурский Игорь Анатольевич

След тянулся от шебутного Брюса, любившего совать свой длинный нос, куда любопытная мартышка ни за что не сунет хвост. Лжеинквизиторы засветились на верфи, где закладывались корабли, которые должны были показать его соплеменникам шведам кузькину мать. В итоге сорваны подряды на закупку парусины для парусов и поставки пеньки. Заокеанские подрядчики отбыли за море на родину. У любого торгового люда нос в пуху. Особенно негодовал по этому поводу Меншиков. Вместе с подрядчиками за море уплыла его личная выгода. Военная коллегия, на свое счастье, не успела поссориться с Корпусом, официально обвинив инквизиторов в государственной измене. Лжеинквизиторов постигла та же участь, что и их предшественников. Брюса трогать не стали. Пока.

Не надо бояться, что кто-то будет выдавать себя за инквизитора. Надо сделать так, чтобы они боялись это сделать до икоты, до дрожи в коленках. Неважно, по какой причине: по скудоумию или со злым умыслом. Итог один: неотвратимое и жестокое наказание. Лекцию, что опасно для жизни, а что нет, никто из инквизиторов читать менторским тоном не собирался. Пока еще ничего лучше не придумали наглядного урока. Пусть испытывают на своих шкурах, в прямом смысле слова, что красная кожанка дается не просто так, а как отличительный знак за особые заслуги и возможности…

Поутру сонный вельможа увидел из своего окна занимательное и одновременно поучительное зрелище. Проморгавшись, он растерянно разглядывал ель, росшую напротив окна его опочивальни. На зелененькой елке висели тела тех, кто выдавал себя на верфи за инквизиторов, козыряя красными кожанками и тем, что посланы не просто так, а соблюсти интересы державы. Форма одежды прежняя: отсутствие кожи на манер красных кожанок инквизиторов. Развесили их не впопыхах, а так, чтобы было видно со всех сторон. Вешали с чувством, с толком. У самой верхушки висела, покачиваясь на ветру, одна веревка с пустой петлей. Словно намекая, что место вакантно. Не хватало повесить на дерево табличку: «Смотри, Брюс, свободные ветки есть!»

Брюс намек понял.

Яков Вилимович оттянул пальцем стоячий воротник мундира, ставший неожиданно тугим. Повешенные его не волновали. Расходный материал, не больше. Дрянь людишки. В любом кабаке таких можно было нанять дюжину за серебряный рубль. Утреннее похмелье пугает такой контингент намного больше смерти.

А Петру I блестящая инквизиторская задумка и чудовищное исполнение очень понравились. Он громко хохотал, тыкая тростью повешенного на нижней ветке многометровой елки, до которого смог дотянуться. И не лень было останавливать карету? Хотя ярко-красное так красиво смотрится на зеленом фоне. Он пожалел, что сам не додумался до такой наглядной агитации во время подавления стрелецкого бунта. Следующим поколениям пример. С того момента он повелел высочайшим указом украшать новогодние елки игрушечными солдатиками, раскрашенными поярче. Желательно в сочные красные цвета. Праздник все-таки. А еще пусть стеклодувы наделают игрушек в виде зеркальных стеклянных шаров. Пусть в новогоднюю ночь в каждом шаре по веселой будет харе. Всем радоваться!

Шторы в особняке генерал-фельдмаршала Петр Михайлович приказал снять, невразумительно пояснив, что нынче мода такая в Европе.

Пусть астрономией занимается. В телескоп на небо смотрит, авось что дельное увидит. А делами земными, а значит, греховными, есть кому и без него заниматься.

Император всея Руси сразу догадался, кто шлет привет чернокнижнику. Сам не чурался бесовских игрищ. Считал это игрой ума и просвещением для заскорузлого, косного российского мышления. Но одернуть не в меру ретивого сподвижника стоило. Висельников в исподнем и «красных куртках» приказал не снимать забавы ради до наступления Нового года. Веревки перерезали аккурат с последним боем курантов. В следующий раз обойдемся без самодеятельности. До Нового года оставался месяц без одной недели. Ровно двадцать один день. Поначалу, когда Брюс после сна смотрел из окна опочивальни на елку, у него сразу становилось муторно на душе. Весь день потом шел наперекосяк. Он даже хотел переехать в свое загородное имение, но в последний момент передумал. В свите императора это сразу бы расценили как малодушие. Поползли бы черные слухи: «Слабее стал старик!», «Уже не тот наш Брюс, пора на покой». Приходилось сдерживать себя до зубовного скрежета. Через недельку привык к пейзажу за окном. Пил утренний кофе и не морщился.

Яков Вилимович, астролог и чернокнижник, намек понял и, засучив рукава, начал заниматься составлением календаря. Дело спокойное и в памяти потомков гарантированно останется. Как ни крути, но своя кожа ближе к телу…

До того как Аким Поплавков надел отличительную красную инквизиторскую кожанку, он носил совсем другую форму…

* * *

Шел второй год Первой мировой войны. С замиранием сердца студент второго курса Петроградского университета Аким Поплавков переступил порог городского призывного пункта. На призывной комиссии все было черно-серо от гимназических и студенческих шинелей. Гимназистов сразу же выталкивали взашей на улицу несколько солдат-писарей. Студентов, в отличие от первого года войны, уже не трогали. На начальника призывной комиссии со всех сторон посыпались возгласы направить на фронт.

— Ну что с вами делать?! — довольно пробасил штабс-капитан, ветеран японской кампании. — Не могу я таких молодцов оставить в тылу. Будь по-вашему.

Патриотов в России всегда хватало. Знай формируй маршевые роты и отправляй на передовую. В Петрограде полно горлопанов, толкающих пламенные речи на митингах. Но окопы забиты мобилизованными и поставленными «под ружье» мужиками и мальчишками-добровольцами. Остальные сверстники попадут на передовую, когда подойдет год их призыва.

С большим трудом, но курсы авиаторов Аким все же окончил. Это было еще до войны, весной 1914 года. Сейчас на дворе стояла зима пятнадцатого, в разгаре была Первая мировая война. Немецкие асы повыбивали российских летунов. Шапкозакидательские настроения прошли, фронт угрожающе трещал. Генштаб еще не начал призывать юношей его года рождения. Но в военном ведомстве благосклонно внимали добровольцам, не достигшим призывного возраста. На призывных комиссиях не обращали внимания на метрические данные о рождении в выписках из церковных книг. Добровольцам предоставлялось право выбора, в каких войсках служить, разумеется, при наличии вакансий. Сорокалетний штабс-капитан с протезом вместо правой ноги благосклонно кивнул Поплавкову, листая в руках новенькую летную книжку, выданную в аэроклубе еще до войны. Листки с оценками о взлетах и посадках, знании матчасти и штурманской подготовке еще пахли типографской краской. Офицер и ветеран русско-японской кампании здраво рассудил, что в воздушном флоте нужны юные, но грамотные специалисты.

Через пару дней Аким в новенькой форме вольноопределяющегося докладывал полковнику Александру Костюкову, начальнику авиационного центра, о прибытии и дальнейшем прохождении обучения на военлета.

С замиранием сердца Поплавков переступал порог штаба. Ему казалось, что он идет в какой-то новый, светлый и радостный мир. Втайне надеялся, что завтра же сядет в аэроплан. Всей душой рвался в небо.

Сбывалась заветная мечта. Он уже видел себя боевым летчиком… «Военлет Аким Поплавков». Такого ни с кем не спутать. В Петрограде военлетов можно было легко распознать среди других офицеров. Они носили летные очки на фуражках по фронтовой моде.

И вот в Гатчине за вчерашним студентом Поплавковым закрылись двери казармы. Он стал вольноопределяющимся учебного центра первого Императорского отряда. Здесь ему предстояло подтвердить свою летную подготовку с последующим производством в прапорщики.

В царской армии, как и в любой другой армии мира, офицеры были особой кастой. Чужакам всегда было трудно надеть золотые погоны, особенно если ты не потомственный военный и мужчины твоей династии не брали шведские корабли на абордаж и не ходили в штыковые атаки на французских кирасиров под Бородином. Переломный двадцатый век все расставил по местам, одновременно перемешав сословия, ломая неписаные правила и заодно меняя границы государств.