Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт
Шрифт:
– Как тебя звать, солдат?
– Биргер, господин, Ганс Биргер.
– Мне нужны храбрецы, Ганс Биргер, – произнёс Волков и невесело подумал о том, что это сражение было не последним его сражением. – Когда вернёмся в Эшбахт, попросишь у моего знаменосца ленту.
– Ленту? – не понял солдат. – Какую ленту, господин?
– Бело-голубую ленту цвета моего знамени, такую, какие носят на руке мои сержанты, – сказал кавалер и пошёл дальше.
– Ленту? – Ганс Биргер ещё недоумевал, но солдаты, что были с ним рядом, уже всё поняли, начали
Они хлопали его по плечам, по-дружески стучали кулаками ему по спине, требуя с него выпивку.
Пленных держали на берегу, там их легче было охранять. И плевать, что с воды дул ледяной ветер, а пленные были раздеты и многие из них ранены. Плохая война – это есть плохая война. Их всё равно ждала смерть. Горцы сами всегда казнили пленных, даже благородных, за которых можно было взять выкуп, и то убивали, а уж с солдатнёй так и вовсе не церемонились. И сами они теперь на пощаду не рассчитывали. Они сидели, сбившись в кучи, плотно прижимаясь друг к другу, стараясь так беречь тепло, раненые лежали тут же, без всякой помощи.
– Я приказал их не кормить, к чему тратить хлеб, солдаты грозятся их перебить и без приказа, – сказал ротмистр Рене, которому было поручено охранять врагов.
Волкова не удивило то, что солдаты уже точат ножи на пленных, его как раз удивило то, что их не перебили сразу.
– Всего их сто двенадцать, шесть сержантов и два офицера, это всё местные, с кантона Брегген. И ещё тридцать три райслауфера с соседних кантонов.
– Господин, – крикнул один из людей Рене, один из тех, кто сторожил пленных, – когда можно будет пустить их поплавать? Осточертело их сторожить.
– Выполняй, что приказано, – сухо откликнулся кавалер.
Были времена, когда он люто ненавидел горцев, люто, и ни одной лишней секунды не дал бы им прожить. Но в те времена он был солдатом, простым солдатом. А сейчас всё было по-другому. Теперь он должен был думать, думать наперёд.
– Рене, – позвал он.
– Да, кавалер.
– Дайте им хлеба и разрешите жечь костры.
– Хлеба? – удивился ротмистр.
– Да, и ещё дайте знать на тот берег, что я приму парламентёров, – всё так же твёрдо продолжал кавалер.
– Парламентёров? – переспросил Рене.
– Именно, Рене, пусть приезжают сюда, я хочу говорить с ними. И пока не поговорю, пленных резать не дозволяю.
Офицеры, все, кто слышал его, были в недоумении. Они переглядывались. Даже командир арбалетчиков Стефано Джентиле был удивлён. Хотя какое ему, ламбрийцу, было дело до местных обычаев и правил.
– Роты будут недовольны таким решением, – заметил Бертье.
– Роты всегда чем-то недовольны, – назидательно ответил Волков, – вам бы пора уже знать, ротмистр, что в ротах есть офицеры, которые знают, как угомонить недовольных болванов, – и видя, что этим смутил храбреца, повернулся к нему и спросил: – Как вы, Гаэтан? Вижу, ваши раны тяжелее, чем мне казалось.
Лицо ротмистра было сильно разбито,
– Ваш монах просто колдун, кавалер, он мне вернул здоровье за день, а ссадины сойдут, я готов уже к новому сражению.
– Господа, – произнёс Волков, – не все это видели, но наш славный Бертье приложил сил для победы больше, чем кто-либо из нас.
Офицеры кивали головами, хлопали ротмистра по плечам.
– Я сам не трусливого десятка, но даже я крепко бы подумал, прежде чем прыгнуть в овраг, переполненный горскими свиньями, – продолжил кавалер. – Это он умудрился убить капитана наёмников, причём оружием наёмников. Думаю, что выражу общее мнение, когда скажу, что вы, Гаэтан, достойны большей награды из добычи, чем все остальные, хотя и все остальные делали, что должно, и упрекнуть мне некого.
Волков не стал упоминать Гренера, это было ни к чему. Славная победа всё равно свершилась, хоть кавалерия почти не внесла своей лепты в общее дело.
Офицеры радовались, а кавалер почувствовал, как в нём заканчивается та благость, что дало ему вино или простая солдатская пища. Тут ему на ум пришли вопросы брата Ипполита о тошноте. Он позвал к себе Максимилиана:
– Шатёр мой поставили?
– Должны были, – сообщил тот. – Я схожу, проверю.
– Нет нужды, – остановил его кавалер. – Господа, на сегодня более сил у меня нет, хворь ещё не отпустила меня, прошу простить, я пойду прилягу.
Офицеры ему кланялись, а он офицерам.
В шатре печь уже пылала, было там тепло. Максимилиан помогал ему раздеться, стаскивал сапоги, хоть и тошнило кавалера, но говорил:
– Вы теперь мне не оруженосец и не паж, вы теперь мой знаменосец.
– Я знаменосец? – не поверил юноша. Он так и застыл с сапогом Волкова в руках.
– Ну, ты же носишь моё знамя?
– Носил, пока более достойных не было.
– Более достойных я и сейчас не вижу. Сапоги отныне уже не ваша забота, сыщите мне денщика. А оруженосцем будет Увалень. Кстати, а где он?
– Послан в Мален к епископу и госпоже Эшбахт с вестью о победе, – ответил Максимилиан.
– Хорошо, хорошо, – произнёс кавалер. – Но за конями всё равно следи, мне нравится, как ты следишь за моими конями.
– Спасибо, кавалер, спасибо, – юный знаменосец схватил его руку и поцеловал. – Для меня большая честь служить при вас.
Волков лёг на свою походную кровать, а Максимилиан накрыл его периной.
Глава 3
Волков чувствовал себя всё ещё нехорошо. Но тошнота – бабья болезнь, в его представлении она не была причиной для лени и безделья. Едва рассвело и едва он позавтракал, как к нему пришёл Карл Брюнхвальд со списками всего захваченного у горцев.