Инквизитор. Божьим промыслом. Книга 14. Пожары и виселицы
Шрифт:
И тут опять заговорил Виктор. Он уже сидел за столом вполоборота ко всем, ковырялся щепочкой в зубах и говорил громко:
– Про обычай долины Тельвис позабыли вы все, видно?
– Ах, да! – воскликнула красавица хозяйка. – Уж и правда, забыли, – она оборачивается к лакеям и приказывает: – Чашу сюда!
– И побыстрее! – подгоняет слуг хозяин дома.
Глава 2
Волков и три его оруженосца, не понимая, в чём дело, уже было пойдя к столу, остановились в ожидании. А один из лакеев вытаскивает из ящика для посуды что-то завёрнутое в тряпицу, снимает материю и вытирает ею роскошную золотую
– Думаю, что скорее из ваших рук, Ваше Высочество, барон предпочтёт принять гостевую чашу.
– Из моих? – удивилась красавица. – Но я же…
Не успела принцесса договорить, как графиня передала ей поднос с чашей, и ей пришлось его принять. Но взяв в руки поднос, красавица уже не мешкала и не удивлялась, а повернулась к Волкову и с книксеном поднесла ему поднос с прекрасной чашей.
– Барон фон Рабенбург, – громко произнесла графиня фон Тельвис. – Не каждому проезжающему путнику гостевую чашу преподносит сама принцесса Винцлау.
Что уж тут ещё можно добавить, генерал немного даже обомлел, да, чашу перед ним держала сама Клара Кристина Оливия графиня фон Эден маркграфиня Винцлау. И это бы ещё не так смущало генерала, ну что ж, принцесса так принцесса, вот только эта принцесса была ещё и самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел, и её неприлично открытые плечи, её роскошная грудь волновали Волкова больше, чем все титулы, а её необыкновенно ласковая и, кажется, многообещающая улыбка будоражила его кровь, а ещё… сбивала с толку.
«Уж больно она красива! Так красива, что даже Брунхильда перед нею кажется рябой бабёнкой из захудалого городка».
– Ну, барон, не стесняйтесь, – смеялась графиня фон Тельвис, видя некоторое его замешательство. – Принцесса ждёт, пока вы возьмёте чашу, – и добавляла многозначительно: – Или вы не знаете, барон, что женщины очень не любят, когда их вынуждают ждать?
– Ах да… Конечно, – барон уже протянул руку к чаше, едва не коснулся её и вдруг остановился. Он снова поглядел на улыбку маркграфини. И не нашёл в ней ничего, что хоть как-то могло его насторожить. Это была благосклонная улыбка красивой женщины, которая ожидала его поступка.
Но что-то, что-то было во всём этом действии… небывалое. Впрочем, почему небывалое… Долина, горы, солнце, пять деревень, дорога…
«Живут в большом достатке, врагов, кажется, нет, вот и сходит с ума от скуки и рада любому гостю?».
И всё-таки… всё-таки… он чувствует, что чего-то не хватает в этом прекрасном приёме. В этих радушных людях… И он снова осматривает красавицу маркграфиню.
– Барон, – теперь говорит сам граф. – Что-то не так?
Он всё ещё улыбается и, кажется, не понимает заминки Волкова. А тот тоже улыбается ему и, чуть обернувшись назад, обводит взглядом всех собравшихся в этом прекрасном зале и своих оруженосцев, также рядом он видит Гулаваша с двумя его сержантами и четырёх лакеев у дверей, и, казалось, все они ждут, ждут, когда он наконец возьмёт чашу с подноса, который держит перед ним сама принцесса Винцлау. А ещё барон видел пажа, видел его какое-то одно скоротечное мгновение. Но и того ему было достаточно, чтобы паж его удивил, так как не был наглец, в своём обыкновении, видом расслаблен и поведением лёгок, а сидел он у сервированного стола в свете лучей солнца, напряжён и будто бы скукожен от ожидания, при том пристально и неотрывно глядел на барона своими подкрашенными углём глазами.
«С таким ли видом ждут хозяева, пока гость не выпьет вина?».
Может, и не с таким; впрочем, что Волкову было до какого-то пажа, когда перед ним, словно бриллиант на солнце, сияла прекрасная принцесса. И он снова глядит на неё, и в её игривом взгляде читает будто:
«Ну что же вы медлите, барон? Или вы и в прочих делах столь же нерасторопны?».
И Волков тут уже устоять не может и касается пальцами чаши, но в последний момент, когда кожей он почувствовал благородный метал драгоценного кубка, он снова взглянул на великолепную грудь маркграфини… И понял…
Вот! Вот что его смущало с самого начала, но он ещё не мог о том задуматься, не успевал…
Маркграфиня Винцлау недавно похоронила мужа, потом ездила на богомолье в далёкий монастырь, траур свой обмаливать, да ещё и заболела на обратной дороге. То есть женщина, много пережившая за последнее время и, скорее всего, истинно верующая, и вдруг стоит перед ним в таком открытом платье, и ладно бы просто платье, главное – на груди её нет… распятия.
«Как-то всё это странно, уж либо ты богомолица, что по монастырям ездит и траур по мужу выдерживает, либо придворная дама, что в полупрозрачном платье проезжим рыцарям кубки подносит с улыбками многозначительными».
И как только он вспомнил про распятие и про траур маркграфини, как в мыслях его медленно, буква за буквой, стало вырисовываться страшное слово…
Морок.
Морок! Именно морок. Ну а как же иначе? Как земные женщины могут красотой своей сравнимы быть с ангелами? Как могут они быть так прекрасны, что от них не хочется отводить глаз? А хочется тянуть к ним руки и прикасаться к их божественным телам.
«Наваждение. Господь милосердный, никак иначе!».
И тут он понимает, всё ещё глядя на улыбку маркграфини, что нужно от этой чаши, что поднесена ему, отказаться. Но вот сил и духу у него на то не хватает, чтобы вот так вот взять и сказать об этом напрямую… Понимание опасности у него уже есть, а вот сил отступить от края… Как отринуть чашу? Когда такая красота ждёт, что ты её вот-вот примешь… А принцесса Винцлау и вправду ждёт… И тут ему вдруг приходит в голову простая мысль, мысль такая лёгкая, что он находит в себе силы перевести её в слова, и он говорит:
– Маркграфиня, Ваше Высочество, окажите мне великую честь… Сделайте из чаши первый глоток…
А та то ли не расслышала его слов, то ли не сразу поняла… Красавица так и держит перед собой поднос и, продолжая улыбаться, спрашивает коротко:
– Что?
И тут, то ли пелена с его глаз начинает сползать, то ли силы разума стали возвращаться к генералу, и он уже увереннее, а главное, твёрже говорит принцессе:
– Уверен я, нет в мире слаще вина, чем после ваших губ, моя госпожа, – тут он ей кланяется, не сводя с красавицы глаз, – прошу вас, принцесса, сделайте первый глоток из этого кубка.
И вот тут улыбка почти сползла с лица красавицы, несколько секунд она просто стояла и смотрела на генерала, а потом поворотила голову к графине фон Тельвис, и в глазах у неё был немой вопрос: ну и что теперь мне делать?
А солнечный свет, заливавший залу, вдруг слегка померк, словно солнце заслонили тучи, и лица двух прекрасных дам потемнели, и повисла в зале необыкновенная тишина; и в этой тишине, в которой и лёт мухи был бы всем слышен, вдруг раздался знакомый для генерала щелчок.