Инквизитор. Божьим промыслом. Стремена и шпоры
Шрифт:
– Ботинки жмут мальца, ну это ничего – растопчу. Пару дней потопаю, и всё будет нормально. Уж больно крепка кожа, но как растопчу, так сноса не будет.
– Это хорошо, что ты не бываешь при дворе курфюрста, – меланхолично замечает господин.
– Это почему ещё? – удивляется Ламме. Ему кажется, что в таком виде он сошёл бы на приёме у герцога за своего. Да нет, Фриц был уверен в этом.
– Тебя бы убили, – уверенно говорит барон.
– Убили? За что это? – ещё больше удивляется Фриц Ламме.
– За несуразность, – без малейшего намёка на веселость говорит барон и поясняет свою мысль: – Как ты только умудрился так подобрать свои вещи, что ни одна к другой не подходит? Ни цветом, ни фасоном. Ты специально так их подбирал? Зачем ты вообще купил оранжевые чулки?
– Так все богатеи носят такие, – пояснил Сыч.
– Такие носят только сумасшедшие ландскнехты и прыщавые юнцы, мечтающие о нестарой ещё вдове. Ты бы ещё разноцветные купил, – нравоучительно объяснял своему человеку барон.
– Что, совсем плохо? – Сыч даже, судя по всему, немного расстроился. Он-то надеялся, что будет выглядеть не хуже, чем сам барон, и тот его похвалит.
– Нет, не плохо, – Волков махнул рукой. – Пойдёт. Ты из захолустья, купчишка из Фринланда. Так что…
Да в общем, всё было нормально, просто человек, видно, из мужичков поднялся, ну, к примеру, не в городе вырос, а деньжатами обзавёлся. Вот таков получился. Ничего. Так даже правдоподобнее.
– Ну что, экселенц, пойдёт? – уточнил Ламме.
– Пойдёт, – согласился генерал, – но во дворце в таком виде, в этих чулках, тебе лучше не появляться.
– Не пустят? – интересуется Ламме.
– Пустят, но по дворцу ходит всякий мерзкий люд, бездельники, миньоны герцога, они ничем себя занять не могут и цепляются ко всякому от скуки, а кто, не дай Бог, огрызнётся, так тянут на поединок.
– И что же, и меня цеплять будут? – улыбается Фриц.
– Да уж твои-то чулки не пропустят, – заверил его барон.
– Ну и к хренам тогда этот дворец, – весело говорит Ламме и начинает расстёгивать дублет. – Ноги моей там не будет.
– Очень мудрое решение, – со вздохом произносит генерал и наклоняется от стула вправо. А там, на полу, давно, ещё с его прихода, лежит крепкий холщовый мешок. Он берёт его, не без труда поднимает и кладёт на стол.
– Та-ак, – тянет Фриц Ламме, глядит на мешок и садится напротив барона. Он улыбается нехорошей улыбкой. – Думается мне, экселенц, вы всё-таки решились на моё дело.
– Сам бы я, может, и не решился бы, не поспособствуй к этому горожане, – отвечает барон. – В общем, выхода у меня другого нет. Вот только дело мы сделаем не по-твоему, то уж слишком грубо будет, издали видно, что шито оно белыми нитями, а сделаем его по-моему. Иначе нас сразу раскусят, тут тоже не дураки живут. Народец здешний – купечество, негодяи хитрые и расчётливые. Их просто так не проведёшь.
– Ну и как же мы его начнём? – спрашивает Фриц Ламме.
Барон немного подумал, а потом и говорит:
– Ты – Фриц Ламме, разбогатевший купчишка из Фринланда, приехал сюда в поисках торговых связей и товарищей.
– Ну так я всем так и говорю, – соглашается Ламме.
– Кстати, – вспоминает Волков, – а как ты местному люду представляешься? Надеюсь, не Фрицем Ламме?
– Нет, конечно, – отвечает Сыч, – я-то стараюсь не сильно имя своё рассказывать, но когда нужно с кем-то посидеть, поговорить, связями обзавестись, как вы и приказывали, экселенц, уж тогда и называюсь.
– А как называешься? – уточняет господин.
– Фердинандом, – отвечает ему помощник.
– Фердинандом? – переспрашивает Волков, а сам хмурится, как будто не понимает чего-то или не расслышал сказанного.
– Ага, – Фриц Ламме улыбается. Ему явно нравится его выдуманное имя. – Фердинанд Константин.
Но барон осаживает его резко:
– Дурак ты, Фердинанд Константин. Отчего ты себя ещё Карлом Оттоном не окрестил?
– Ну уж это…, – отвечает Фриц Ламме и разводит руками: это уж чересчур.
Волков закрывает глаза, начинает тереть их рукой и приговаривать:
– Ох и дурак, ох и дурак, – наконец он смотрит на своего помощника и спрашивает: – Ты хоть в зеркало на себя смотришь иногда?
– Смотрю, а что? – в ответ спрашивает Ламме.
– Чаще смотри! – злится Волков. – Чтобы понимать, где ты, а где Фердинанд Константин.
– А чего? – удивляется Сыч. – Чего?
– Ты мог быть Ёганом Лемке или Гансом Шлиманом, или, к примеру, Дитрихом Фишером, или кем угодно… Ну а какой из тебя Фердинанд Константин? – и тут генерал неожиданно вспоминает и с некоторой долей тревоги спрашивает: – А фамилию какую ты себе выбрал, Фердинанд Константин? Уж не Габенберг, надеюсь?
– Зальцер, – нехотя бурчит Фриц Ламме.
– Зальцер, – генерал вздыхает облегчённо. – Слава Богу, что не Левенбах или не цу Коппенхаузен.
– Ну, так получилось, – тоже вздыхает Сыч. Он, кажется, и сам теперь понимает, что это имечко ему не очень-то подходит. А уж для будущего дела и тем более. И оба они осознают, что теперь уже ничего не исправить. Придётся ему и дальше быть Фердинандом Константином Зальцером.
– Как? – не понимает Волков. – Фриц, я же тебя за умного полагал. Как у тебя «так получилось?».
– Ну, я когда к хозяйке пришёл, комнату снимать… А она вдова… И ничего себе такая. Ну вот…
– Что?
– Она спросила: как вас величать? Я и сказал. Ну а что делать было? Не настоящее же говорить? А чего оно вам… То есть, чего это имя вам так не пришлось? – не понимает Фриц Ламме.
– А то, болван, что это имя твоё будут горланить глашатаи у всех больших церквей и рынков, и вообще по всему городу.
– Это ещё зачем? – искренне удивился Сыч. Он-то думал, что дело у него будет, может, и кровавое, но тихое и тайное.