Инновация Ворохопкина

Дубов Юлий Анатольевич

— Сюда, сюда, — прикрывая ладонью рот говорил Давид Израилевич, указывая слегка дрожащей рукой в глубь квартиры, — в кабинет проходи, Ленечка, я тебя там рассмотрю. Сейчас чай организуем. У меня хороший чай есть, цейлонский.

Пока Давид Израилевич возился на кухне, Леня осматривал профессорский кабинет, в котором сколько-то лет назад приобщался к тонкостям научного познания. Кабинет, как и подъезд, изменился до неузнаваемости — в нем появился маленький холодильник со сколотой эмалью, но исчезли коричневые кожаные кресла с резными ножками, письменный стол

перекочевал к окну, а его старое место заняла укрытая пледом сиротская кроватка, явно из Икеи. Справа от входной двери, где раньше была застекленная витрина с трудами самого Давида Израилевича, ситцевая занавесочка в цветок прикрывала от посторонних глаз зимнее пальто с потершимся каракулевым воротником и еще что-то из верхней одежды. Видно было, что кабинет полностью заключил в себе весь жизненный цикл профессора.

Воспользовавшись отсутствием хозяина, Леня на цыпочках вышел в коридор и осторожно попробовал двери в столовую и в одну из спален. Как он и предполагал, двери оказались заперты.

— А я не забыл, Ленечка, — бормотал Давид Израилевич, пристраивая на письменном столе сахарницу и супную тарелку с пряниками, — я тебе в кружку налил, как раньше. Ты всегда из нее чай пил. Помнишь? С коровкой. А я уж из чашки… мне много жидкости врачи не рекомендуют. Говорят, что на ноги плохо влияет. Садись поближе и рассказывай. Где ты, что… Очень хорошо, что позвонил. Я тебя часто вспоминал.

Уже к середине беседы, которая ни к чему не вела, но лишь приумножала тянущую тоску от общения с оставшейся на обочине прогресса дряхлостью, Леня осознал, что эта встреча с прошлым ему никакого удовлетворения не приносит и не принесет. Профессор, поддерживающий существование эпизодическим репетиторством и сдачей непонятно кому значительной части своей жилплощади, ни малейшего интереса к головокружительному Ленечкиному взлету не проявлял, а жизнь за окнами игнорировал. И вообще вел себя так, как будто только вчера еще безжалостно марал красным карандашом беспомощные Ленечкины фантазии относительно эффекта адсорбции ионов лития свежеосажденным гидроксидом алюминия.

«А почему бы и нет, — думал Леня под стариковское бормотание о какой-то загадочной агрегации неизвестного ему хитозана, — почему бы и нет; пусть это никому на фиг и не надо, но оборудовать ему кабинетик, положить семьсот долларов оклад, девочка будет чай с печеньем подавать, обед приносить… можно привозить и отвозить на машине… пусть себе читает, пишет… компьютер поставить… вставить зубы, приодеть… квартиру эту вернуть в исходное состояние, постояльцев выгнать… иногда водить ужинать в приличные места…»

— Ты меня слушаешь, Ленечка?

— Конечно, Давид Израилевич, потрясающе интересно.

«…Он, конечно, со своей этой химией может достать до самых печенок, но это не так и плохо… в этом что-то есть, если в компании, например… у Ворохопкина завелся профессор по химии, Леня что-то затевает, а что — не говорит… во интрига!.. сколько это все может стоить? да какая разница, в конце концов! — пусть старик доживет свое в комфорте, он заслужил: сколько он на

меня, кретина, времени угробил…»

— А что я там буду делать? — изумился Давид Израилевич, когда Леня сформулировал предложение.

— Работать, Давид Израилевич, — бодро объяснил Леня. — Двигать вперед химическую науку. Вы не беспокойтесь — будет приличная зарплата, создадим все условия, полное освобождение от бытовых проблем. Как только появятся первые результаты, сразу же начнем обсуждать их практическое использование. Патентные дела, все такое — даже не думайте. На самом высшем уровне. И полная свобода научного поиска. Хотите агрегацию хитозана — на здоровье. Другое что-нибудь хотите — пожалуйста. Вы же знаете: для меня химия — это как первая любовь.

— А кто же мне будет план работ утверждать?

— А зачем вам его утверждать, Давид Израилевич? Я же говорю — полнейшая самостоятельность. Что — Ломоносову или Хэмфри Дэви кто-то утверждал план?

Подготовку Давида Израилевича к появлению в офисе Леня поручил лично своему управляющему делами. Вадим Тарасович Барков родом был из спортивных руководителей, все умел, всех знал и ничему не удивлялся.

— Бассейн, спортзал, массажист — нужно? — озабоченно спросил Вадим Тарасович, листая блокнот. — Маникюр, педикюр? Парикмахер, визажист? Личная охрана?

— Дантиста и маникюрщицу — немедленно, — распорядился Леня. — Парикмахер ему уже не нужен, бассейн и спортзал — на фиг, и никакой охраны. Выделите машину с водителем, организуйте медицину, подберите, кто с ним будет заниматься — ну там чай, обед, секретарские функции в общем. Только не девчонку — что-нибудь так под пятьдесят. Типа из библиотекарш или учительниц.

В первый же день Леня зашел проведать Давида Израилевича лично и в очередной раз убедился в высочайшей квалификации Баркова — переделанный из кладовки кабинет был безукоризненно отремонтирован, на стене соседствовали портреты Менделеева и Нобеля.

— А книги откуда? — спросил Леня, рассматривая забитые литературой полки.

— По списку, — отрапортовал Барков, — Давид Израилевич составлял. Тут еще не все — должны подвезти из фондов ГПНТБ и Ленинки.

Предпенсионная секретарша, будучи представленной Ворохопкину, явственно разволновалась.

— Раньше где работали? — участливо поинтересовался Леня.

— В Институте физической химии, Леонид Александрович, отдел научной информации, я там…

Леня кивнул. Безупречная эффективность Баркова восхищала и даже немного пугала.

— Ну как вам тут, Давид Израилевич? — обратился Леня к преображенному профессору. — Осваиваетесь?

Экстренно изготовленная в частной клинике улыбка непривычно освещала лицо Давида Израилевича. Воротник белоснежной сорочки подпирала синяя в красный горошек бабочка, темно — коричневый двубортный костюм удачно скрывал благоприобретенные недостатки фигуры, и, хотя стереть следы от проведенных взаперти нескольких лет нищей старости полностью не удалось, да и никому и никогда этого не удавалось, общее впечатление было вполне радужным.