Инновация Ворохопкина

Дубов Юлий Анатольевич

— Давид Израилевич, — пробасил получивший нужную информацию Провоторов, приподнимаясь из кресла и протягивая профессору визитную карточку, — не откажите в любезности. Я все понял, кроме одного. Зачем свинину надо вымачивать в спирте?

— Чем меньше мясо подвергается термической обработке, — с готовностью ответил профессор, — тем оно вкуснее и полезнее. В этом смысле идеально употреблять сырое мясо. Например, сырую говядину. Или баранину, как это делают в Абиссинии. Между прочим, великолепна на вкус сырая конина, но ее, для достижения нужной мягкости, приходится долго вымачивать в специальном составе. Если угодно, у меня есть где-то рецепт. Традиционно для этого используются природные ингредиенты, но их можно с успехом заменить простым химическим составом. Совершенно безвредным для организма. Вообще, любое травоядное животное

может быть употреблено в пищу в сыром виде. К сожалению, это не относится ко всеядным животным, таким, как свиньи или, скажем, собаки, кошки, грызуны — в особенности крысы, змеи и все такое. Но общее правило состоит в том, чтобы термическое воздействие свести к минимуму. Для свинины это достигается просто — кратковременным погружением в спирт. Или вот возьмем, к примеру, обычного подмосковного ужа. Весьма несложный в приготовлении препарат, в котором это безобидное пресмыкающееся маринуется в течение трех суток, не просто исключает необходимость какого-либо температурного воздействия, но и придает мякоти ужа дополнительные вкусовые качества. Достаточно сказать, что ее практически не отличить от, скажем, копченого угря.

Сенаторы переглянулись, побледнели и дружно опустили вилки.

— Это вы, товарищи, напрасно, — поспешил успокоить их Давид Израилевич. — Препарат, о котором я упомянул, хоть и просто готовится, но включает в себя некоторые крайне дорогостоящие компоненты. Накладно будет — заменять угря ужом. Впрочем, приятного аппетита.

Ворохопкин испытал некоторое облегчение, обнаружив, что старик не только не выглядит чужеродным на празднике жизни, но и привлекает совершенно искреннее внимание окружающих. Поэтому он позволил себе несколько отвлечься и даже ответить на пару вопросов тому самому сенатору, который от лица Провоторова интересовался, как зовут профессора. Когда он вновь вернулся к общей застольной беседе, то православный Шульман был уже багров от водки и ярости, а профессор его успокаивал:

— Ну ладно, уважаемый, — примирительно вещал Давид Израилевич, — я готов взять обратно свои слова, что чудес не бывает; я ведь всего лишь поясняю вам, что приведенные вами примеры чудесами вовсе не являются. Эту вашу историю про пять хлебов, которыми накормили целую толпу, никак нельзя считать чудом, потому что ничего сверхъестественного в ней нет. И две тысячи лет назад тоже не было.

Шульман схватил со стола кусок хлеба и неистово потряс им в воздухе, по — видимому, предлагая Давиду Израилевичу превратить его в буханку: дар речи из-за кощунственных слов профессора он временно утратил.

— Давайте сразу определим, товарищи, — размеренно, как на семинаре, произнес Давид Израилевич, на которого были обращены все взгляды, — давайте сразу определим, что мы будем называть чудом. Я полагаю, что чудом надлежит считать явление, происходящее с явным и бесспорным нарушением законов природы. Если же никакие законы природы не нарушаются, то чуда нет, даже если мы не понимаем, как именно произошло то или иное явление. Так вот. Если бы некто, щелкнув пальцами, создал из ничего пропитание для большого числа людей, я бы, с определенными оговорками, мог признать это сверхъестественным происшествием. Если же, с другой стороны, число хлебов увеличивается от пяти до количества, потребного для разового насыщения пяти тысяч человек, это может восхищать только… как бы сказать… в общем, в этом нет ровным счетом ничего удивительного. Не говоря уж о чудесном. Известно ли вам, сколько колосков вырастает из одного — единственного пшеничного зерна? И сколько зерен содержится в одном таком колоске? Нет? Ну так вот, докладываю вам: одно пшеничное зерно за сезон превращается в среднем в четыреста ровно таких же зерен. Это никого не удивляет. Итак, мы признаем, что в природе действует закон многократного умножения зерен. Да, вы можете мне возразить и сказать, что зерно надо посадить в землю, совершить с ним определенные агротехнические действия, выждать определенное время и потом уже собрать урожай, а в Иудее — или где там — все это произошло прямо на глазах у толпы. Но! Любой природный процесс может быть легко ускорен или замедлен, это научились делать уже давно. Короче говоря, если вы снабдите сколько-нибудь сведущего в химии человека исходным сырьем в виде одной буханки хлеба и предоставите в его распоряжение лабораторию и двух ассистентов, то в течение суток он произведет… дайте подумать…

Давид Израилевич вытащил из кармана

блокнот и начал что-то записывать. Все, включая Шульмана, следили завороженно.

— Ну вот, — объявил Давид Израилевич, завершив расчеты. — Это зависит, понятное дело, от того, какие ресурсы будут выделены на проведение эксперимента, но ориентировочно можно рассчитывать на получение трехсот четырнадцати буханок, практически неотличимых от исходной. Возвращаемся к нашим баранам. Имеем пять хлебов. Умножаем на триста четырнадцать. Получаем одну тысячу пятьсот семьдесят. Не забудьте, что там еще и рыбу подавали. Так что совершенно неудивительно, что объедки уносили корзинами.

Шульман перекрестился и встал из-за стола.

— Простите, — сдавленным голосом произнес он. — Дела… совсем запамятовал.

И вышел из зала, едва сдержавшись, чтобы не плюнуть в сторону Давида Израилевича. Шульмана проводили взглядами.

— Я знаю, о чем вы хотите спросить, — обернулся Давид Израилевич к Провоторову. — Отвечаю вам — сделать все это совершенно несложно. Это все я называю занимательной химией. Понимаете меня? Было время, когда подобные вещи находились на острие научного прогресса. Это время прошло. Настоящая химия, в отличие от занимательной, сосредоточена на том, чтобы затраты на производство фокуса были меньше, чем себестоимость уже существующего технологического производства. Да, я могу легко выдать ужа за угря, но это будет дороже, чем если бы три нобелевских лауреата в течение месяца пытались изловить настоящего угря в пустыне Сахара.

Ворохопкин заметил, что Агаев напряженно сверлит профессора взглядом, совершенно забыв о еде, потом, будто бы уловив за хвостик метавшуюся где-то в голове мысль, понимающе кивнул и удовлетворенно улыбнулся.

— Ну ты и хват, Леонид, — прошептал он, повернувшись к Ворохопкину. — Это надо серьезно обсудить. Ты же не собираешься все в одиночку захапать?

Ворохопкин не успел спросить, что такое вдруг взбрело Агаеву в голову, как тот приподнялся, протянул профессору свою визитку и спросил:

— А вот какой вопрос, Давид Израилевич. Было, например, еще превращение воды в вино. Про это вы что-нибудь сказать можете?

Профессор пожал плечами.

— Это совсем просто. Вы никогда не задавались вопросом, сколько воды содержится в обычном виноградном соке, который, собственно говоря, и служит исходным сырьем для приготовления вина? Похоже, что нет. Так вот — виноградный сок это и есть преимущественно вода плюс незначительные добавки, ответственные за вкусовые качества и процесс брожения. Брожение — прекрасно исследованная химическая реакция, которая может быть вызвана самыми разнообразными катализаторами, великолепно на сегодняшний день изученными, и ускорена вплоть до того, что займет считанные минуты. Что касается вкусовых добавок, то тут… ну вы сами знаете. Так что буквально щепотка заранее подготовленной смеси препаратов практически мгновенно превратит воду в жидкость, которую можно будет отличить от вина, только проведя специальный химический анализ. Таковой анализ в Кане Галилейской не проводился хотя бы потому, что все вино было, как мы знаем, с удовольствием выпито участниками торжества. Вообще про воду надо говорить отдельно — поскольку все живое из нее произошло…

Агаев встал и не дал профессору договорить.

— Я хочу предложить тост, — торжественно провозгласил он. — Мы все тут, — он обвел стол рукой, — деловые люди. Мы умеем делать бизнес. Но вот есть еще и другие люди, которые делают науку, а мы с ними видимся редко. Мы сами по себе, они сами по себе. Это неправильно. Вот сейчас, когда здесь присутствует уважаемый Давид Израилевич, мы все видим, как много мы потеряли, потому что варились, так сказать, в своем соку и не обращали внимания на то, что кругом происходит. Я хочу, уважаемый Давид Израилевич, предложить выпить этот тост за ваше здоровье и за вашу науку. Хочу с вами чокнуться, Давид Израилевич.

Агаев прошел вдоль стола, чокнулся с профессором и сел на освободившееся место Шульмана. Все выпили.

До самого конца ужина Агаев непрерывно о чем-то разговаривал с профессором и даже делал пометки в своей записной книжке. Ворохопкину было приятно, что Давид Израилевич вызвал у окружающих такой живой интерес.

— Мне нужно с тобой посоветоваться, Ленечка, — озабоченно объявил Давид Израилевич, когда вечер закончился, и они шли к машинам. — Тут Ибрагим Гасанович мне одно предложение сделал. Но я сказал, что без твоего согласия не могу.