Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.
Шрифт:
В столь крайне неблагоприятных внешнеполитических условиях узкое руководство 22 января 1937 г. все-таки решило провести новый открытый процесс — по делу арестованных осенью минувшего года Г.Л. Пятакова, К.Б. Радека, Г.Я. Сокольникова, Л.П. Серебрякова и других[10]. Суд над видными государственными и партийными деятелями, известными в прошлом как троцкисты, скорее всего, должен был послужить решению нескольких задач одновременно.
Для всего мира, и особенно Великобритании и Франции, СССР доказал бы свой отказ от прежнего экспансионистского курса, совершив ради этого ритуальное жертвоприношение тех, кто должен был символизировать леворадикальные устремления старого большевизма. Для широкого руководства процесс должен был явиться зримым итогом результатов назначения Ежова в НКВД, работы его наркомата по выполнению «Директивы», а вместе с тем и свидетельством неослабевающих возможностей группы Сталина в борьбе против идейных и политических противников.
Наконец, процесс вполне мог стать превентивным
В отличие от августовского, январский процесс открылся без пропагандистской подготовки. Так, «Правда» до начала публикации судебных отчетов ограничилась всего тремя материалами. 20 января дала сообщение «В прокуратуре Союза ССР», просто известившее: «В настоящее время органами НКВД закончено следствие по делу троцкистского «параллельного центра» в составе Г.Л. Пятакова, К.Б. Радека, Л.П. Серебрякова, Г.Я. Сокольникова… Дело слушанием в военной коллегии Верховного суда СССР назначено на 23 января».
На следующий день на первой полосе была помещена редакционная статья «Троцкистские шпионы, диверсанты, изменники родины», а на пятой — корреспонденция Михаила Кольцова из Мадрида «Агентура Троцкого в Испании».
Представшие 23 января 1937 г. перед судом 17 обвиняемых — из нескольких тысяч арестованных к тому времени троцкистов! — в соответствии с уготовленной им ролью фактически распадались на две разнородные группы.
К первой, основной, относились широко известные давние сторонники Троцкого Г.Л. Пятаков, Л.П. Серебряков, Н.И. Муралов, Я.Н. Дробнис, М.С. Богуславский, которые в ходе самой, пожалуй, бурной и значительной внутрипартийной дискуссии 15 октября 1923 г. подписали знаменитое «Заявление 46-ти» в защиту и поддержку позиции Троцкого. Все они, а также и КБ. Радек за участие в «объединенной» оппозиции в конце 1927 г. были исключены из партии и отправлены в ссылку. Только после признания «ошибочности своих взглядов» их восстановили в рядах ВКП(б) и даже назначили на довольно высокие посты. С тех пор почти все они сумели сделать карьеру. Пятаков перед арестом занимал должность первого заместителя наркома тяжелой промышленности, Радек — заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б), Серебряков — заместителя начальника Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта, Богуславский.— начальника Сибмашстроя в Новосибирске, Дробнис — заместителя начальника Химкомбинатстроя в Кемерове.
Рядом с ними, да к тому же в числе главных обвиняемых, весьма странно выглядел единственный «зиновьевец» Г.Я. Сокольников. На XIV съезде партии он в первый и последний раз за годы советской власти поддержал оппозицию. Но не Троцкого, а Зиновьева и Каменева — «ленинградскую», она же «новая». Видимо, при установлении тех, кто должен стать обвиняемым по данному делу, более важным оказались не прежние политические взгляды и ориентация Сокольникова, а его послужной список. В 1917 г. он входил в состав ПБ; в 1918-м возглавлял советскую делегацию на переговорах с Германией и от имени РСФСР подписал Брестский мир; в 1923 — 1926 гг. был наркомом финансов. После того как Сокольников отошел от оппозиции, он был возвращен на государственную работу; на момент ареста работал заместителем наркома лесной промышленности.
Всем без исключения подсудимым было предъявлено одно общее, становившееся стандартным для таких процессов обвинение «в измене родине, шпионаже, диверсиях, вредительстве и подготовке террористических актов»[11]. Однако, как оказалось, в полном противоречии с этим и судебное присутствие под председательством В.В. Ульриха, и государственный обвинитель А.Я. Вышинский добивались совершенно иного. Прежде всего признаний Пятакова, Радека, Серебрякова, Сокольникова в том, что они с 1931—1933 гт. начали получать директивы от Троцкого и неуклонно следовать им[12]. Кроме того, столь же настойчиво от них требовали признаться в том, что они сформировали «параллельный центр» как руководящий орган подпольной организации, который начал активную деятельность в середине 1935 г.[13] (для желающих размышлять на выбор: то ли после первого процесса по делу Зиновьева и Каменева, то ли с началом работы над проектом новой конституции).
Столь же важным оказалось и желание организаторов процесса вынудить главных обвиняемых «чистосердечно» признать свою вину. Ведь, собственно, ради того суд и проводился гласно, на него были приглашены зарубежные и советские журналисты. И пресса, а через нее и весь мир услышали такие признания, подтвердившие столь необходимые узкому руководству правомочность обвинения и беспристрастность суда.
Пятаков: …Самое тяжелое, граждане судьи, для меня не это, не тот приговор справедливый,
Радек: После того, как я признал виновность в измене родине, всякая возможность защитительных речей исключена. Нет таких аргументов, которыми взрослый человек, не лишенный сознательности, мог бы защитить измену родине. На смягчающие вину обстоятельства претендовать тоже не могу. Человек, который 35 лет провел в рабочем движении, не может смягчать какими бы то ни было обстоятельствами свою вину, когда признает измену родине. Я даже не могу сослаться на то, что меня свел с пути истинного Троцкий. Я уже был взрослым человеком, когда встретился с Троцким, со сложившимися взглядами. И если вообще роль Троцкого в развитии этих контрреволюционных организаций громадна, то в тот момент, когда я вступал на этот путь борьбы против партии, авторитет Троцкого был для меня минимальным.
Сокольников: Я признал свою вину и свои преступления на предварительном следствии, полностью признаю их здесь и не имею к ним ничего добавить.
Серебряков: Тяжело сознавать, что я, вошедший с ранних лет в революционное движение и прошедший два десятка лет честным и преданным членом партии, стал в итоге врагом народа и очутился вот здесь, на скамье подсудимых. Но я отдаю себе отчет, что это произошло потому, что в свое время, совершив политическую ошибку и проявив упорство в ней в дальнейшем, я усугубил эту ошибку, которая по неизбежной логике судьбы переросла в тягчайшее преступление.
Богуславский: На процессе развернулась отвратительнейшая картина преступлений, предательств, крови, измен. И в этой картине я занимаю определенное место, место, которое правильно квалифицировано на языке уголовного кодекса статьями, выраженными в официальном заключении, и вчера подчеркнуто как подтверждение после судебного следствия государственным обвинителем. Я сегодня стою перед вами, как государственный преступник, предатель, изменник.
Дробнис: Воспитанный и вскормленный своим рабочим классом, я стал против этого класса как самый злейший враг и предатель его. Я нагромождал одно преступление за другим и расчищал путь Троцкому, который предавал и продавал оптом и в розницу социалистическую страну, рабочий класс, форсируя кровопролитную войну. Все это произошло потому, что я долгие годы продолжал жить в затхлом, вонючем, смрадном, зловонном троцкистском подполье.
Муралов: Свыше десяти лет я был верным солдатом Троцкого, этого злодея рабочего движения, этого достойного всякого презрения агента фашистов, врага рабочего класса и Советского Союза. Но ведь свыше двух десятков лет я был верным солдатом большевистской партии. Вот эти все обстоятельства заставили меня все честно сказать и рассказать и на следствии, и на суде. Это не мои пустые слова, потому что я привык быть верным в прежнее время, в лучшее время моей жизни, верным солдатом революции, другом рабочего класса[14].
Последовательно и неуклонно двигаясь к намеченной цели, которая и должна была стать самым высоким результатом процесса, Ульрих и Вышинский даже не попытались уточнить и развить те показания главных подсудимых, которые можно было бы использовать, скажем, для раскрытия структуры возглавляемой «параллельным центром» организации. Удовольствовались лишь упоминанием Богуславским, Радеком, Серебряковым тех региональных групп, о которых и без того уже было известно по процессам, прошедшим в минувшем году в Западной Сибири, на Украине, в Грузии[15]. Не обратили Ульрих и Вышинский внимания и на такие слова Сокольникова:
«Кроме заговора, другого оружия у нас не оказалось в руках. Никакие возможности массовой борьбы не были для нас открыты. Но и для заговора-то у нас своих собственных средств не оказалось достаточно. Даже для заговора»[16].
О каком же заговоре шла речь, кто участвовал в нем, с какой целью, так и осталось неизвестным. Ведь более важным оказалось другое, заключительная часть приговора, гласившая: Л.Д. Троцкий и его сын, Л.Л. Седов, «в случае их обнаружения на территории Союза ССР подлежат немедленному аресту и преданию суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР»[17].
Еще четверо подсудимых — Б.О. Норкин, А.А. Шестов, М.С. Строилов и В.В. Арнольд — если и были ранее кому-либо известны, то лишь по газетным отчетам о ходе суда по «Кемеровскому делу». Имена же остальных: С.А. Ратайчака — начальника Главхимпрома НКТП, Я.А. Лившица — заместителя наркома путей сообщения, И.Л. Князева — заместителя начальника центрального управления движения НКПС, И.Д. Турока — заместителя начальника Свердловской железной дорога, И.И. Граше — старшего экономиста Главхимпрома, и Г.Е. Пушина — главного инженера строительства Рионского азотно-тукового комбината, ничего не говорили миллионам читателей, следивших за процессом. Но должности, даже прошлое десяти обвиняемых не имели значения. Им пришлось сыграть весьма незавидную роль, лишь подтвердив само существование якобы действительно широко разветвленной «антисоветской троцкистской организации» да вдобавок своими показаниями на суде раскрыть механику вредительства в промышленности и на транспорте.