Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.
Шрифт:
Несмотря на столь подчеркнуто мягкую меру, слишком многое свидетельствовало, что ситуация в целом начинает меняться к худшему. 14 мая, поначалу без каких-либо объяснений, были отстранены от должности три первых секретаря обкомов: Донецкого — С.А. Саркисов, Свердловского — И.Д. Кабаков, Ярославского — А.Р. Вайнов[16]. Понятным выглядело лишь снятие Саркисова, ибо оно легко связывалось с недавним постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О работе угольной промышленности Донбасса». Разъяснение по поводу Кабакова последовали три дня спустя. Еще одно решение ПБ прямо указало: «по имеющимся материалам» он «обвиняется в принадлежности к контрреволюционному центру правых», потому исключается из партии, выводится из состава ЦК с передачей дела в НКВД[17]. Мотивы снятия Вайнова были даны лишь месяц спустя на
Решением ПБ от 14 мая на ставшие вакантными должности «рекомендовались» (что дискредитировало резолюцию только что прошедшего пленума о ликвидации кооптации): Э.К. Прамнэк, то того первый секретарь Горьковского обкома, — в Донецкий обком, А.Я. Столяр, возглавлявший парторганизацию Кировской области, — в Свердловский и Н.Н. Зимин, замнаркома путей сообщения по политчасти, а еще ранее заведующий транспортным отделом ЦК ВКП(б), — в Ярославский[18].
Кроме того, 17 мая по обвинению в том, что «знали о контрреволюционной работе грузинского троцкистского центра, но скрыли это от ЦК», были исключены из партии и высланы из Москвы в Астрахань двое большевиков с огромным дореволюционным стажем — Ш.З. Элиава и М.Д. Орахелашвили[19]. Наконец, 20 мая последовало еще одно репрессивное решение ПБ — был снят с должности и исключен из партии с передачей дела в НКВД К.В. Уханов[20], нарком легкой промышленности РСФСР.
Чем же могла быть вызвана эта весьма необычная для последних лет серия снятий партийных и государственных деятелей, слишком хорошо известных в стране в 20-е годы? Действительно ли они принадлежали к каким-либо «подпольным» «троцкистским», «правым» или «троцкистско-правым» организациям и центрам? Пока, до рассекречивания всех архивов партии, но прежде всего — НКВД, можно лишь строить предположения, гипотезы, версии, создавать их на основе не вызывающих ни малейшего сомнения фактов. Единственным же бесспорным фактом, проливающим свет на происходившие тогда события, является решение ПБ от 20 мая, принятое буквально тогда же — о дате созыва пленума ЦК для рассмотрения доклада Я.А. Яковлева о проекте нового избирательного закона. Его наметили открыть ровно через месяц — 20 июня[21].
Скорее всего, именно это предстоящее в скором времени событие, вызывавшее вполне обоснованное беспокойство членов узкого руководства, и развязало руки Ежову. Оно и позволило ему провести очередные аресты высшего начсостава армии, да и не только их. Способствовали этому и очередные показания — «признания» Ягоды. 19 мая он заявил своим следователям:
«Корк являлся участником заговора правых, но имел самостоятельную, свою группу среди военных, которая объединяла и троцкистов. Я знаю, что помощник Корка по командованию Московским военным округом Горбачев тоже являлся участником заговора, хотя он и троцкист… Я знаю, что были и другие военные, участники заговора (Примаков, Путна, Шмидт и др.), но это стало мне известно значительно позже, уже по материалам следствия или от Воловича (о Примакове). Я хочу здесь заявить, что в конце 1933 г. Енукидзе в одной из бесед говорил о Тухачевском как о человеке, на которого они ориентируются и который будет с ними»[22].
Но говорил Ягода о «военном заговоре» всего лишь как о части более значительного — «Кремлевского заговора», руководителями которого он продолжал называть только Енукидзе и Карахана.
И все же дело «Клубок», как и прежде, мало интересовало Ежова. Главным для него стала «охота» на комначсостав армии. И она началась сразу же после решения ПБ о дате открытия пленума. 21 мая были арестованы начальник управления боевой подготовки РККА комкор К.А. Чайковский и начальник управления связи РККА комкор Р.В. Лонгва. 22 мая — маршал, кандидат в члены ЦК М.Н. Тухачевский и председатель Центрального совета ОСОАВИАХИМа комкор Р. П. Эйдеман. 25 мая — начальник военных сообщений РККА комкор Э.Ф. Аппога. 27 мая — начальник артиллерийского управления РККА комкор Н.А. Ефимов. 28 мая — командарм 1 ранга член ЦК И.Э. Якир. 29 мая — командарм 1 ранга, кандидат в члены ЦК И.П. Уборевич. 31 мая у себя дома застрелился, вполне возможно, ожидая ареста, армейский комиссар 1 ранга, член ЦК Я.Б. Гамарник. Помимо них было арестовано еще около 50 военнослужащих в званиях от полковника и выше и им соответствующих, что привело к довольно значительному итогу — 82 репрессированных военнослужащих высшего начсостава
Однако этим майские репрессии не ограничились. 24 мая были исключены из партии и арестованы заместитель председателя СНК СССР, кандидат в члены ПБ (а в 1926-1932 гг. член ПБ) Я.Э. Рудзутак и председатель СНК БССР, член ЦК Н.М. Голодед. 22 мая — начальник ЦУНХУ (Центрального управления народно-хозяйственного учета — предшественник Центрального статистического управления) и заместитель председателя Госплана И.Р. Краваль. В те же дни был арестован и бывший полпред СССР в Турции Л.К. Карахан. Продолжалась чистка и в НКВД. Еще 16 мая Я.С. Агранова сняли с поста замнаркома внутренних дел и начальника 4-го (секретно-политического) отдела ГУГБ и отправили в почетную ссылку, назначив начальником Саратовского областного управления НКВД на место арестованного Р.А. Пиляра. В тот же день был арестован и начальник 9-го (шифровального) отдела ГУГБ Г.И. Бокий.
Подобные чистки, которые скрыть было невозможно, нуждались в объяснении, хотя бы в таком, который узкое руководство давало на декабрьском и февральско-мартовском пленумах, а до того — в закрытых письмах ЦК ВКП(б). Объяснение было дано, но не на пленуме или в закрытом письме, а самым необычным образом — на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны, проходившем с 1 по 4 июня 1937 г. Дано оно было самим Сталиным.
Открывая 1 июня заседание совета, Ворошилов чувствован себя, несомненно, довольно уверенно. Ведь даже при сложившихся экстраординарных, казалось, бивших прежде всего именно по нему, обстоятельствах наркому не требовалось оправдываться в утрате бдительности, ротозействе, неосознанном потворстве неким «врагам». Ровно три месяца назад, выступая на последнем пленуме ЦК, он, как бы предвидя будущее, сумел надежно подстраховать себя. Хотя Ворошилов и сообщил об увольнении из армии с 1924-го по 1936 г. около 47 тысяч политически неблагонадежных, тут же оговорился. Отметил, что в РККА все еще остается более семисот бывших сторонников Троцкого и Зиновьева как с партбилетами, так и без них. А завершил он выступление так:
«Ряд… специфических мер, которые мы должны провести у себя в армии, даст нам возможность не только не допустить дальнейшего распространения этой гангрены («вредительства» — Ю.Ж.) в здоровом, безусловно здоровом, прекрасном теле нашей армии, но даст нам возможность избавиться от тех еще зловредных, мерзких элементов, которые несомненно и безусловно имеются в рядах армии, как и во всем нашем государственном аппарате»[24].
И вот теперь, уже на Военном совете, он, по сути, продолжил эту мысль, начав с того, чем закончил выступление на пленуме. Заговорил о тех самых «зловредных элементах», которые еще не были разоблачены ко 2 марта. Только на сей раз свой доклад он построил не на данных наркомата и политуправления РККА, а на материалах чужих — НКВД. «Органами Наркомвнудела, — сказал Ворошилов, — раскрыта в армии долгое время существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии»[25]. А далее он просто пересказал материалы следствия, обильно цитируя протоколы допросов не только Примакова, Зюка, Шмидта, Саблина, Туровского, Кузьмина, но еще полутора десятков тех, кого арестовали лишь в апреле и мае. В том числе Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка.
Выступавший на следующий день Сталин фактически дезавуировал изложенный Ворошиловым результат расследования. Но сделал это не сразу и не вполне открыто. Начал он с объяснения того, что же, по его мнению, представлял собой «заговор», названный и в НКВД, и в докладе наркома обороны «военно-политическим». Основное внимание Сталин сосредоточил на второй составляющей названия, сразу же сделав ее главной. Политическими руководителями «заговора» назвал прежде всего находившегося в далекой Мексике Троцкого и уже арестованных Бухарина и Рыкова. Затем неожиданно присоединил к ним Рудзутака и (что выглядело в общем контексте не только непонятным, но и странным) Енукидзе и Карахана. Только потом он назвал других руководителей: «Ягода, Тухачевский по военной линии, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник — 13 человек»[26]. Тем самым придал «Заговору в НКО» принципиально новый характер, напрямую связав его в духе тех дней как с левыми, так и с правыми — к которым стали причислять Ягоду — в равной степени.