Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.
Шрифт:
«Карающий меч пролетарской диктатуры не притупился и не заржавел. Он опустится на головы тех, кто хочет разодрать на клочки нашу прекрасную родину и отдать ее под ярмо германо-японского фашизма. Врагов народа — троцкистско-правую сволочь мы будем беспощадно громить и корчевать!»
Так, отнюдь не завуалированно давалось прямое указание, в чем следует обвинять партократов, дабы со стопроцентной уверенностью не допустить их переизбрания. Широкое руководство получило наконец то, за что столь рьяно ратовало на пленумах в декабре и феврале — марте, — возможность политических репрессий. Правда, теперь угрожавших ему самому.
Одновременно с публикацией безусловно инспирированной статьи начались и важные перемещения, оказавшиеся, как показало самое близкое будущее, первой
В те же дни широкое руководство пополнилось новыми людьми, которые должны были быть признательны и группе Сталина в целом и лично Маленкову за свое внезапное повышение. Первыми секретарями рекомендовали 21 мая в Мордовский обком на место снятого Прусанова В.М. Путнина, 2 июня в Восточно-Сибирский крайком А.С. Щербакова. 4 июня начальником Политуправления РККА утвердили П.А. Смирнова[5], перед тем начальника политуправлений Балтийского флота, Северо-Кавказского, Приволжского, Белорусского и Ленинградского военных округов.
Этим узкое руководство не ограничилось. Накануне намеченного открытия пленума, 19 июня, первым пунктом заседания, должным предвосхитить выступление Я.А. Яковлева, ПБ решило сделать сообщение Н.И. Ежова как секретаря ЦК[6]. Вполне вероятно, что обсуждение и формы, и содержания экстраординарного сообщения стало причиной незначительной отсрочки созыва пленума, начавшегося 23 июня более чем необычно. До обязательного оглашения повестки дня, до первого доклада или речи собравшихся призвали поддержать два предложения ПБ. По первому «выразить политическое недоверие» и на том основании «вывести из состава членов и кандидатов в члены ЦК» председателя Ленинградского областного совета профсоюзов П.А. Алексеева, наркома легкой промышленности СССР И.Е. Любимова, главу правительства РСФСР Д.Е. Сулимова, управляющего трестом коммунального оборудования наркомата местной промышленности РСФСР В.И. Курицына, председателя уже фактически не существующего СНК ЗСФСР и сопредседателя ЦИК СССР Г.М. Мусабекова, председателя Комиссии по оценке урожайности при наркомате заготовок СССР В.В. Осинского, управляющего одним из небольших трестов в Куйбышевской области А.И. Седельникова.
Во втором предложении ПБ, зачитанном Ежовым, предлагалось одобрить еще одну более жесткую акцию. «За измену партии и родине и активную контрреволюционную деятельность» следовало «исключить из состава членов и кандидатов в члены ЦК и из партии», а их «дела передать в Наркомвнудел» 19 человек: председателя Комиссии советского контроля — заместителя председателя СНК СССР Н.К. Антипова, наркома внутренних дел УССР В.А. Балицкого, наркома местной промышленности РСФСР И.П. Жукова, заместителя заведующего агитпропа ЦК В.Г. Кнорина, первого секретаря Крымского обкома Л.Н. Лаврентьева (Картвелишвили),
Участники пленума, не задумываясь, единогласно одобрили оба проекта решений. Сделали то, чего от них ждали, но что они могли и не делать. Ведь, не получив никаких объяснений причин столь срочного остракизма, не услышав выступлений хотя бы некоторых из обвиняемых — как это было в случае с Бухариным и Рыковым всего полгода назад, они за несколько минут сократили состав ЦК на 26 человек. А если учесть тех, кто был выведен «опросом» во второй половине мая, Кабакова, Рудзутака, Орахелашвили, Элиаву, Уханова, Гамарника, Тухачевского, Уборевича, Якира и Эйдмана, то высший орган власти, действующий в период между съездами, всего за пять недель уменьшился почти на треть — на 36 человек из 120 на 1 мая 1937 г.
Столь необычное, даже странное открытие пленума можно понять, только если воспринимать оба предложения ПБ как ничем не прикрытую демонстрацию силы узкого руководства, как подтверждение того, о чем говорилось в передовой «Правды» от 5 июня. Его можно расценить как своеобразное начало боевых действий со стороны группы Сталина, нанесение ею превентивного удара накануне голосования по важнейшему вопросу — об альтернативных выборах. Как последнее предупреждение тем, кто еще намеревался саботировать принятие нового избирательного закона в любой форме, на пленуме или на очередной сессии президиума ЦИК СССР.
Противники новой избирательной системы должны были в те роковые минуты осознать, что перед ними только два варианта дальнейшего поведения. Либо поддержать проект Я.А. Яковлева, либо попасть в следующий список выводимых из состава ЦК. Заставить прийти именно к такой оценке ситуации, небывалой, совершенно необычной, должна была прежде всего безликость выдвигаемых обвинений. Как и в мае, когда было предложено голосовать «опросом», решая судьбу Рудзутака, Тухачевского, Якира и Уборевича, так и теперь, в июне, вместо конкретных фактов, подтверждавших преступления, по сути, предъявлялась только статья уголовного кодекса, определявшая меру наказания, не более того.
И все же оба списка позволяли при желании понять много. Прежде всего, что объединили они тех, кто никогда не примыкал (кроме Осинского, да и то в далеком 1918 г.) ни к каким оппозициям. Более того, все, кто оказался в проскрипционных списках, как остальные члены и кандидаты в члены ЦК, вошли в широкое руководство, укрепились во властных структурах именно в ходе борьбы со сторонниками Троцкого, Зиновьева, Бухарина, заменили тех на высоких постах.
Бросалось в глаза и иное. В списках фигурировали все те, кто уже не первый месяц терял свои позиции, неуклонно спускаясь по иерархической лестнице: Осинский, Жуков, Кнорин, Лаврентьев, Лобов, Калманович, Комаров, Кубяк, Михайлов, Уншлихт. Да еще те, кто оказался в составе ЦК случайно, пребывал в нем чисто номинально, не играя существенной роли, — Курицын, Седельников.
Наконец, практически все жертвы объединяла явная их некомпетентность, отсутствие высшего, а слишком часто и среднего образования, опыта практической работы по профессии. Вполне возможно, их и имел в виду Сталин, когда в заключительной речи на пленуме, произнесенной 5 марта, уничижительно, даже издевательски говорил: каждый из них полагает, что «если я член ЦК, стало быть… я все знаю». Ну а то, что они действительно, мягко говоря, знали очень мало, подтверждают их биографии кристально честных большевиков, бескорыстно преданных делу революции, социализма, партии, но слишком рано и надолго занявших весьма высокие посты, что и превратило их довольно быстро в «руководителей общего профиля», так и не осознавших, что знаний для этого у них явно не хватает.