Шрифт:
Рассказ о событиях, связанных с судьбой моего покойного друга, скульптора по имени Джеффри Кори — если в данном случае уместно слово «покойный», — следует начать с осени 1927 года, когда Кори вернулся из Парижа и решил снять коттедж на побережье, к югу от приморского городка под названием Инсмут. Кори происходил из старинной семьи, что состояла в родстве с семейством Марш, проживавшем в этом небольшом портовом городе; впрочем, родство было очень дальним, и Кори не счел нужным завязывать отношения со своими родственниками. О Маршах, ведущих крайне замкнутый образ жизни в Инсмуте, штат Массачусетс, издавна ходили недобрые слухи, и все это не вызывало у Кори желания поближе с ними познакомиться.
Я навестил его в декабре, спустя месяц после его возвращения в Штаты. Кори был еще сравнительно молодым человеком (без малого сорока лет) шестифутового роста, с гладкой и чистой кожей лица, лишенной таких украшений, как усы и борода, хотя волосы он носил длинные — как это принято у художников в Латинском квартале.
2
Рима, «девушка-птица» — героиня романа У. Г. Хадсона «Зеленые дворцы» (1904), жившая в джунглях и умевшая разговаривать на птичьем языке. Книга имела огромный успех у читающей публики, а в лондонском Гайд-парке по сей день можно видеть статую Римы работы Дж. Эпштейна (эта скульптура упоминается ниже в тексте рассказа). В экранизации романа (1959) роль Римы сыграла Одри Хепберн.
Накануне моего приезда Кори побывал в Инсмуте, где закупил все необходимые припасы на месяц вперед. Я нашел его гораздо более словоохотливым, чем обычно, и основной темой разговоров были его дальние родственники, о которых шептались во всех лавках Инсмута. Будучи людьми скрытными, Марши, естественно, сделались предметом всеобщего интереса, и, поскольку любопытство окружающих ничем не удовлетворялось, о них начали сочинять всякие небылицы, начиная с первых представителей семейства, занимавшихся торговлей где-то в южных районах Тихого океана. Все, что болтали о Маршах, для Кори не имело никакого смысла, хотя за этими историями явно таилось нечто загадочное. Кори был уверен, что в обозримом будущем узнает еще немало подробностей на сей счет, даже сам того не желая. Дело в том, объяснил он, что, поскольку об этой тайне говорит весь город, не обращать на нее внимания просто невозможно.
Кори рассказывал мне о предстоящей выставке своих работ, о парижских друзьях и годах учебы, о великолепной скульптуре Эпштейна и о политических страстях, кипевших во Франции. Из этого перечисления вы поймете, что в ту пору Кори был абсолютно нормальным человеком. По его приезде из Европы мы виделись всего один раз — в Нью-Йорке, да и то лишь мельком, так что та беседа в декабре 1927 года была первой за долгое время.
Наша следующая встреча состоялась в марте, но перед этим Кори прислал мне странное письмо, весь смысл которого заключался в последних строках, тогда как остальная часть была всего лишь прелюдией.
«Ты, вероятно, читал о странных событиях, произошедших в Инсмуте в феврале. Не знаю точно, что там произошло, но об этом наверняка писали в газетах других штатов, тогда как в Массачусетсе пресса упорно молчит на сей счет. Мне известно немного: в наш город внезапно нагрянул отряд федеральной полиции; полицейские схватили и увезли с собой нескольких горожан, в том числе и кое-кого из моих родственников, хотя кого именно, я не знаю, поскольку ни разу не удосужился выяснить, сколько их и кого как зовут — или звали, что также вполне возможно. Мне удалось выяснить, что их забрали из-за каких-то дел, связанных с торговыми рейсами в южную часть Тихого океана, которые якобы совершаются судами из Инсмута, — хотя как это может быть, если доки у нас давно заброшены и атлантические суда в них не заходят, предпочитая более крупные и современные порты? Не хочу гадать, чем были вызваны действия полиции; здесь важно другое — как только в Инсмуте появились представители власти, к нашему берегу подошли несколько военных кораблей, остановились возле рифа Дьявола и сбросили там множество глубинных бомб! За этим последовал столь сильный шторм, что с берега смыло все наносы песка и плавника, и у кромки воды объявился пласт удивительной голубой глины. Подобная глина, как я слышал, встречается в глубине страны; раньше из нее делали кирпичи — особенно в старину, когда еще не было налажено их промышленное производство. Так вот, пока не начался прилив, я набрал сколько мог этой глины и сейчас работаю над одной скульптурой — я назвал ее „Морская богиня“, это будет настоящее чудо. Если приедешь на следующей неделе, ты ее увидишь; я уверен, она понравится тебе больше, чем „Рима“».
Не знаю, почему Кори был так уверен, но его новая скульптура не понравилась мне с первого взгляда; я даже нашел ее странно отталкивающей. Изогнутое женское тело, слишком широкие, на мой взгляд, бедра, да еще и перепонки на ногах.
— А это зачем? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Кори. — Само получилось. Изначально я так не задумывал.
— А что это за следы у нее на шее? —
Кори вымученно рассмеялся, и в его глазах появилось какое-то странное выражение.
— Мне бы самому это хотелось знать, Кен, — сказал он. — Вчера утром я проснулся и обнаружил, что, наверное, работал во сне, потому что увидел у нее за ушами вот эти щели — с обеих сторон, вроде как… жабры. Я их сейчас убираю.
— Может быть, морская богиня должна иметь жабры, — сказал я.
— Это, наверное, из-за тех историй, что я наслушался, когда ездил в Инсмут. Там все только и говорят, что о Маршах. Уже договорились до того, что приписали им какое-то физическое уродство, из-за которого они, видите ли, и прятались от людей; еще рассказывают легенду о том, что Марши породнились с островитянами из южных морей. Разумеется, все это выдумки, какие просто обожают деревенщины; только, знаешь, в них чувствуется что-то более необычное, чем в обычных морализаторских сказочках на иудейско-христианской основе. Я думал об этом всю ночь, даже во сне, и, наверное, во сне встал и принялся работать над «Морской богиней».
Мне это показалось странным, и все же я не придал особого значения словам Кори. Рассуждал он вполне логично, а меня, должен признаться, больше заинтересовали недавние события в Инсмуте.
Непонятным казалось и другое — та серьезность, с которой Кори воспринял всю эту историю. По-прежнему оставаясь живым и интересным собеседником, он иногда посреди разговора внезапно замолкал, и я видел, как на его лице появлялось отрешенное выражение, словно его тревожило что-то такое, чего он не мог понять сам и о чем не решался рассказать мне. Это проявлялось у него по-разному — мимолетное замешательство, пристальный взгляд в сторону океана, несколько сбивчивая речь и частая потеря нити разговора, словно мой друг находился во власти какой-то навязчивой мысли, лишавшей его возможности сосредоточиться.
Наверное, мне тогда следовало взять инициативу в свои руки и разузнать все о предмете, так явно занимавшем его мысли; однако я не счел возможным вмешиваться в его личные дела, считая, что они меня не касаются. Хотя мы и были давними приятелями, я не был уверен, что имею право на такие действия, к тому же Кори и сам не стремился посвящать меня в свои проблемы, поэтому я предпочитал делать вид, что ничего не замечаю.
Тем не менее, если мне будет позволено перейти наконец к событиям, связанным с исчезновением Кори и моим вступлением во владение его собственностью — согласно оставленному им завещанию, — то первым делом следует сказать, что именно в то время Кори начал делать необычные записи в своем дневнике, который ранее велся им исключительно для фиксирования этапов творческого процесса. Хронологически эти записи соотносятся с некоторыми фактами из последних месяцев жизни Джеффри Кори.
«7 марта. Прошлой ночью видел весьма странный сон. Кто-то велел мне преклонить колени перед „Морской богиней“. Утром обнаружил, что у статуи влажные голова и плечи, словно я облил ее водой. Сразу принялся устранять повреждения, словно кто-то меня к этому принуждал, хотя в тот день я планировал заняться „Римой“. Это внутреннее принуждение начинает меня беспокоить.
8 марта. Новый сон — я плаваю в окружении каких-то мужчин и женщин. Когда они подплывают ко мне, я вижу их лица, которые кажутся мне странно знакомыми — словно я видел их на фотографиях в старом альбоме. Я знаю, откуда этот сон — все из-за дурацких намеков, которых я наслушался в лавке Хэммонда; разумеется, речь шла о Маршах. Байка о том, что их прапрадедушка Джетро жил в море. И имел жабры! То же самое болтают об Уэйтах, Джилменах и Элиотах. Аналогичную чепуху услышал на железнодорожной станции, куда зашел, чтобы навести кое-какие справки. Эти басни местные жители пересказывают друг другу уже несколько десятилетий.
10 марта. Кажется, я и в самом деле хожу во сне, поскольку в „Морской богине“ кое-что изменилось. На ее теле появились странные отпечатки, словно статую сжимали чьи-то руки. Не понимаю, как это возможно, поскольку материал давно затвердел и оставить на нем следы можно лишь с помощью резца или подобного инструмента. Впечатление такое, что отпечатки рук были оставлены еще на мягкой глине. На сей раз статуя была мокрой с ног до головы.
11 марта. Ночью произошло нечто совершенно невероятное. Самый явственный сон из всех, какие я когда-либо видел. Я бы даже сказал, самый эротический. До сих пор испытываю волнение. Мне приснилась женщина — обнаженная. Когда я улегся в постель, она скользнула ко мне и оставалась со мной всю ночь. Мне снилось, что мы занимаемся любовью — или мне так казалось. После Парижа я не испытывал ничего подобного! И какие ощущения — все было так живо, словно я вновь вернулся в наш квартал! Даже слишком живо, поскольку я проснулся совершенно измотанным. Я действительно провел бурную ночь — постель вся измята.
12 марта. Тот же сон. Крайняя усталость.
13 марта. Снова плавал во сне. В морских глубинах. Далеко внизу какой-то город. Рьех или Р'льех? И еще нечто, именуемое Великим Тулу?»