Инспектор Кадавр
Шрифт:
– Отдыхать они тоже ездят вместе?
– Да, в Сабль д'Олонн… У месье Но там вилла. Вы уже домой? А разве вы не хотите узнать, ушел ли тот?..
Юноша повернулся в сторону дома Гру-Котеля, где сквозь ставни все еще просачивался слабый свет. Наверно, в представлении Луи следствие должно было вестись совсем иначе. Он был слегка разочарован поведением Мегрэ, но не решался показать это.
– Что он сказал, когда увидел вас?
– Кто? Кадавр? Ничего… Нет, он ничего не сказал… Впрочем, все это не имеет никакого значения.
По правде сказать, мысли Мегрэ витали где-то далеко. Он машинально отвечал своему юному собеседнику, не вникая в смысл его вопросов. С Мегрэ случалось, что он впадал в такое состояние. Сколько раз его товарищи по работе подтрунивали над ним из-за этого, судачили за его спиной! В такие минуты Мегрэ казался надменным, важным, непроницаемым… Можно было подумать, что он ничего не видит и не слышит вокруг, всех презирает. Человек, не знающий Мегрэ, мог решить, что он самодовольный дурак или просто недотепа. Как-то один знакомый Мегрэ, вообразивший себя психологом, спросил его:
– Вы подводите итог своим мыслям?
И Мегрэ насмешливо ответил ему:
– Я вообще никогда не думаю.
И это было почти правдой. Вот и сейчас, холодной, промозглой ночью, он стоял на улице и ни о чем не думал. В его голове не было не единой мысли. Может, и верно, он похож на губку? Это сравнение придумал бригадир Люкас, с которым Мегрэ часто работал. Люкас знал своего начальника лучше, чем кто-либо другой. «Когда патрон расследует какое-нибудь дело, – сказал он однажды, – наступает момент, и он вдруг как бы разбухает, словно губка. Можно подумать, что он заправляется особым составом». Чем же он заправляется? В данную минуту, например, туманом и ночью. Город, который окружал его, уже не был для него чужим. И он не был в нем чужим, случайно заброшенным сюда судьбой человеком. Теперь он чувствовал себя здесь всевидящим богом. Он уже так хорошо знал этот городок, будто всегда жил в нем, более того, будто он сам его создал. Он знал, что происходит сейчас в каждом из этих притаившихся в ночи домишек, он ясно представлял себе, как женщины и мужчины ворочаются в своих пропотевших постелях, какие им снятся сны; по свету ночника он догадывался, что вон за тем окном полусонная мать сует ребенку соску с теплым молоком, а там, в угловом доме, мучается больная; он мог заранее сказать, когда лунатичка-бакалейщица вдруг вскочит с постели. Он незримо присутствовал в кафе, сидел за гладким коричневым столиком вместе с завсегдатаями этого заведения, а они шлепали по столу грязными картами и подсчитывали желтые и красные жетоны. Он был и в комнате Женевьевы, рядом с нею. Он разделял ее страдания оскорбленной любовницы. Ведь она действительно страдала. Сегодня она пережила, наверно, самый тяжелый день в своей жизни и, кто знает, не подкарауливает ли она сейчас Мегрэ, чтобы снова проскользнуть в его комнату, когда все уснут? И мадам Но не спит. Она уже легла, но не спит и в темноте своей спальни прислушивается к шорохам в доме, беспокоясь, почему до сих пор не вернулся Мегрэ, представляя себе, как в ожидании его томится в гостиной муж. После разговора с шурином в его душе вновь затеплилась надежда, но долгое отсутствие комиссара его тревожит. Мегрэ чувствовал тепло хлева, слышал, как бьет копытом лошадь в стойле, видел старую кухарку в ночной кофте… А что же происходит у Гру-Котеля?..
Ага, вот распахнулась дверь. Альбан прощается со своим гостем, которого он уже ненавидит. О чем они еще говорили после звонка к Этьену Но там, в этой пыльной, затхлой гостиной? Вот дверь захлопнулась. Кавр идет быстрым шагом, держа под мышкой свой портфель. Он доволен, и в то же время что-то гложет его. В общем-то можно сказать, что он выиграл. Он одержал верх над Мегрэ. Завтра комиссара отзовут в Париж, хотя жаль, конечно, что это не его, Кавра, заслуга. А вот угроза комиссара по поводу исчезнувшей кепки… Помощник Кавра, потягивая рюмку за рюмкой, ждет его за столиком в «Золотом льве».
– Вы уже идете домой? – услышал Мегрэ голос Луи.
– Да, милый мой… А что мне еще остается?
– Но вы не бросите?..
– Что ты сказал?..
О, как хорошо знал их всех Мегрэ! Сколько таких Яук встречал он за свою жизнь – столь же горячих, наивных и в то же время отважных юношей, которых не страшат никакие препятствия, и они любой ценой хотят добиться правды!.. «Это у тебя пройдет, мальчик,думал он. – Через несколько лет ты будешь низко кланяться такому вот месье Но или месье Гру-Котелю, так как поймешь, что, раз ты сын Фийу, ничего другого тебе не остается…» Ну, а мадам Ретайо? Она уже, конечно, надежно запрятала деньги, лежавшие в супнице, и сейчас сидит од-на-одинешенька в своем доме. Уж она-то, она все это давно взяла в толк. А ведь эта женщина, наверно, была хорошей женой и хорошей матерью, не хуже других. Возможно, раньше и ей были не чужды простые человеческие чувства, но потом она поняла, что от этих чувств проку нет, и смирилась.
Смирилась с тем, что обороняться надо при помощи иного оружия. Смирилась с тем, что из всех несчастий следует извлекать деньги. Смерть мужа принесла этой женщине дом и пенсию, которая позволила ей вырастить сына и дать ему образование. А смерть Альбера…
– Держу пари, – пробормотал Мегрэ вполголоса, – что она мечтает о том, чтобы купить домик, но теперь уже не в Сент-Обене, а в Ниоре… Новый, чистенький домик.. Мечтает об обеспеченной старости, которую проведет, глядя на портреты мужа и сына.
Старый Дезире, должно быть, отсыпается на грязной подстилке после дневных возлияний. Почтальон Иосафат, довольный собой, прикидывает, какую награду получит он за свое молчание и изворотливость. Что же касается Гру-Котеля с его «Порочными наслаждениями» …
– Как вы быстро идете, месье!
– Ты хочешь проводить меня?
– А вы против?
– Но твоя мать будет волноваться…
– Она обо мне не заботится…
Он сказал это с некоторой гордостью, однако в его словах сквозила и обида. Так! Вот уже и станция позади. Они вышли на топкую дорогу, идущую вдоль канала. Там, в конце дороги, где виднелось светлое пятно – казалось, это луна, закрытая облаками, – стоял большой, теплый и спокойный дом, один из тех домов, на которые с завистью поглядывает путник, думая: «Вот где хорошо живется!»
– А теперь, сынок, иди домой. Мне тут недалеко…
– Когда я вас увижу?.. Дайте мне слово, что вы не уедете прежде, чем…
– Обещаю тебе…
– Вы, правда, не отступитесь?
– Правда…
Увы! Как нелегко было Мегрэ сделать то, что ему предстояло. Он понуро взошел на крыльцо. Дверь оказалась незапертой. В гостиной горел свет. Его ждали. Мегрэ вздохнул, снимая тяжелый, набухший от влажного воздуха плащ, постоял немного на половике, раскуривая свою трубку.
– Ладно!
Бедняга Этьен Но ждал его, то окрыляясь надеждой, то впадая в смертельную тревогу. Он сидел в том же кресле, где днем в муках томилась мадам Но. На столике стояла полупустая бутылка арманьяка.
8. Мегрэ играет
Мегрэ Когда Мегрэ вошел в гостиную, вид у него был самый естественный. Он ссутулился и слегка склонил голову набок, как человек, который продрог и спешит поближе к огню. Впрочем, он и впрямь продрог, ведь он так долго бродил в этом промозглом тумане, забыв о холоде, и только теперь, когда снял плащ, его начало знобить, только теперь он почувствовал, сколько ледяной сырости впитало его тело. Ему было не по себе, словно у него начинался грипп. Его тяготил предстоящий разговор, он не любил подобных вещей. И, главное, он колебался. Теперь, когда пришла пора действовать, принять окончательное решение, он вдруг стал выбирать между двумя диаметрально противоположными методами. Именно этой раздвоенностью, а отнюдь не тем, что он хотел походить на того легендарного увальня Мегрэ, каким его обычно представляют, и объяснялось, что он вошел в гостиную с угрюмым видом, боком, как медведь, с пустым, невидящим взглядом. Казалось, он вошел ни на что не глядя, но он заметил все: и рюмку, и бутылку арманьяка, и чересчур уж приглаженные волосы Этьена Но, который приветствовал его с наигранной беззаботностью.
– Ну как, комиссар, удачный вечер?
Видно было, что он только сейчас старательно причесал волосы расческой. Он очень следил за собой, но, наверно, раньше, в томительном одиночестве ожидая Мегрэ, он нервным жестом приглаживал их просто рукой.
Вместо ответа Мегрэ подошел к стене и поправил косо висящую картину. Это не было рисовкой, просто его действительно раздражало, что картина висела косо, а сейчас, в такой решительный момент, ему не хотелось раздражаться из-за ерунды.
В гостиной было жарко. Еще не улетучился запах блюд, которые подавались к ужину, благоухал арма-ньяк, и Мегрэ, не выдержав, налил себе рюмку.