Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
Купецкий Сын от неожиданности смешался, заерзал на стуле, начал возить ногами по полу.
– То ись кого схоронили? — переспросил он наконец.— Да так… схоронили… человека, значит, одного… Штольником звали…
– Штольником?! — ахнула Сашенька и зажала рот платочком; в округлившихся глазах ее заблестели слезинки.
Васька воззрился на нее в полнейшем недоумении, туго соображал, что бы это значило.
– Друг он был мне…— растерянно пробормотал он.— Продуктом помогал… Вместе мы помаленьку муку брали на Магдалининском из шурфов… Золото еще, говорят, после него осталось… Хороший был человек, царство ему небесное…
Сашенька порывисто встала и отошла к окну. Долго стояла, глядя во двор, где казаки, топча сапогами и пачкая кровью белоснежные стружки, оставшиеся после изготовления гроба, разделывали годовалого бычка для предстоящих поминок.
– Где похоронили? — не оборачиваясь, спросила она вдруг.
Васька, запинаясь, принялся длинно и путано объяснять, но Сашенька, перебивая его быстрыми вопросами, тотчас вызнала нужное ей и собралась уходить из сторожки. У порога остановилась, негромко спросила:
– Кто стрелял–то его?
Тут на Ваську нашло, видать, похмельное помрачение — он моргнул раз, другой, наморщил лоб и в свою очередь спросил:
– Это Аркадь Борисыча–то?
Сашенька коротко рассмеялась и непонятно к чему сказала:
– Дура я, дура… Старика кто стрелял?
– А, Штольника то ись…— Купецкий Сын с готовностью открыл было рот, но внезапно, сообразив что–то, замялся и пробормотал: — Оно ведь как сказать… темно, значит, было… не разобрался…
– Ну, бог с тобой,— вздохнула Сашенька и удалилась.
Через четверть часа она сошла во двор, одетая подорожному — в платке, теплом жакете и шароварах пониз платья. Велела оседлать коня,— чего никогда до этого не делала,— и, не сказав никому ни слова, поспешно ускакала в сторону Магдалининского. Осуждать ее за то, что вот–де в гостиной стоит гроб с телом близкого человека, можно сказать, мужа, а она, бесстыжая, помчалась бог знает куда,— осуждать ее было некому: Пафнутьевна за стряпней свету белого не видела; родственник покойного, Николай Николаевич Зоргаген, еще ночью скрылся куда–то по своим таинственным делам; казаки возились с бычком; а дед Савка с Купецким Сыном, закрывшись в сторожке, потихоньку начинали поминать хозяина.
Преждевременное поминание вышло Ваське боком. Когда настала пора идти на кладбище, он вовсю уже выписывал ногами кренделя, глуповато хихикал, и происходящее казалось ему не то чьими–то именинами, не то престольным праздником. Дед Савка, видя такое, насилу уговорил его, уложил спать, и похороны прошли без Купецкого Сына.
А между тем в Чирокане заваривались большие дела, в результате которых бедному Ваське было уготовано совершенно страшное пробуждение.
Началось все с того, что ближе к концу дня, когда солнце уже погружалось в пучину грязно–лиловых туч, в поселке появился комиссар горной милиции Кудрин с двумя милиционерами. Минуя дом Жухлицкого, где уже заканчивались поминки, он прямиком направился к Турлаю.
Председатель Таежного Совета и Зверев как раз ломали голову над тем, стоит ли пытаться как–нибудь поднять драгу, или отложить эту затею до зимы и уж тогда пустить в дело проверенный дедовский способ — «вымораживать» из реки. Очир сидел в углу и, разложив на лавке, починял сбрую.
Кудрин вошел, победительно стуча каблуками. Огляделся с ухмылкой, сбил на затылок кожаную фуражку.
– Все, приехали!— гаркнул он вместо приветствия.
Милиционеры, вошедшие следом за ним, весело переглянулись, стали многозначительно покашливать.
– А, блюститель церковного порядка!— добродушно–насмешливо хохотнул Турлай.— Быстро обернулся. А у нас, понимаешь, беда — драга утопла.
– Что драга утопла — не беда,— осклабился Кудрин.— Советская власть утопла — это да!
Турлай сначала опешил от неожиданности, затем, осмыслив сказанное, побледнел и медленно встал. И если бы Зверев не успел в последний момент перехватить тяжелую руку председателя Таежного Совета, быть бы комиссару горной милиции без нескольких зубов. Кудрин отшатнулся. Милиционеры вытаращили глаза, но, опомнившись, стали прыгающими пальцами выцарапывать из кобур револьверы. Зверев мельком взглянул на Очира — тот уже стоял с маузером в руке.
– Смир–р–на! — рявкнул Зверев, и милиционеры невольно вздрогнули, замешкались.— Оружие не трогать! — Он перевел взгляд на Кудрина.— Извольте объяснить, что означают ваши слова!
– Объяснить? — взвизгнул Кудрин и, выхватив из полевой сумки несколько газет, швырнул их на стол.— Вот читайте! Все! Низложена! Пять дней назад!
Турлай схватил газеты. Зверев придвинулся к нему и тоже впился глазами в набранные крупным шрифтом строки.
– Что?— истерично вскрикивал комиссар горной милиции.— Убедились? Нет больше Советской власти! Была, да вся вышла!..
– Заткнись! — Турлай смял в кулаке газеты.— А Москва–то стоит, собачий сын, а? И стоять будет! И мы здесь стоять будем, понял?
– Вот это правильно,— спокойно сказал Зверев.— Я полагаю, что в Золотой тайге по–прежнему имеет быть Советская власть, не так ли, Захар Тарасович?
– Ясное дело! — подтвердил Турлай и грозно посмотрел на Кудрина.— До сей поры я цацкался с тобой, а теперь объявляю в Золотой тайге военное положение, и впредь разговор у нас пойдет другой, разумеешь? Безусловное подчинение всем решениям и указаниям Совета, и — точка!
– Н–ну, хор–рошо!..— проскрежетал Кудрин, рывком надвинул на брови фуражку и выскочил вон.
Милиционеры, пихая друг друга, поспешили за ним.
Турлай подошел к окну и проводил недобрым взглядом порысивших прочь милиционеров. Понурив голову, прошелся по избе, остановился перед Зверевым и спросил глухим голосом:
– Что станем делать, Платоныч? Как жить дальше?
– Думать надо, Захар Тарасович…
– Надо–то надо…— Турлай вскинул голову и испытующе посмотрел Звереву прямо в глаза.— Пока еще время есть, но скоро его не будет, чует мое сердце… Расторопно надо действовать. Может, нехорошо так говорить про покойного, но слава богу, что Жухлицкого нет. Наделал бы он нам хлопот…