Инстинкт и социальное поведение
Шрифт:
Конечно, «большие» инстинкты, общие всем животным – в особенности инстинкт самосохранения – присутствуют и во всех формах поведения человека, взаимодействуя со специфически человеческими формами инстинктов, о которых дальше будет речь.
4. Инстинктами, специфически человеческими в их проявлении, можно считать следующие:
(а) Инстинкт внутривидовой агрессии.
У человека значительно ослаблены инстинкты, корректирующие агрессию – охраняющие собратьев по виду и предотвращающие их убийство. Ослаблены также инстинкты, охраняющие женщин и детей. Функции этих инстинктов в значительной степени приняли на себя механизмы культурной наследственности, действие которых определяется традицией.
У человека резко усилилось действие инстинкта внутривидовой агрессии по отношению к членам «чужих» групп, но осталось на прежнем уровне по отношению к собственной группе. Различение «своих» и «чужих» определяется культурной традицией.
Причиной этих специфических для человека изменений инстинкта
(б) Социальный инстинкт.
У человека социальный инстинкт принял особый характер, не наблюдаемый у других животных. Лоренц не говорит об этом в решительной форме, но многие места в его работах свидетельствуют о том, что он допускал у людей инстинктивный характер солидарности. Он приводит ряд фактов взаимной поддержки и совместной деятельности у многих видов, в том числе у приматов. Было бы странно, если бы подобный инстинкт отсутствовал у человека. Далее, Лоренц много раз подчеркивает специфически человеческие, не встречающиеся у других животных реакции на поведение «асоциальных паразитов», несомненно связанные с «солидарностью» членов группы. Нет сомнения, что он не только допускал инстинктивный характер этих реакций, но и предполагал систематическую культурную мотивацию такого поведения: культура вырабатывает нормы, заменяющие, в качестве открытых подпрограмм, ненадежное действие корректирующих инстинктов. Ниже мы приведем сочувственно цитируемые им слова Гете «о праве, что родится с нами», и его комментарии к представлению старых правоведов о «естественном праве».
Cамый термин «социальный инстинкт» у Лоренца встречается редко, потому что он детально изучал агрессивное поведение, другие же инстинкты интересовали его преимущественно в их взаимодействии с агрессией. В течение всей жизни он размышлял о биологических основах человеческого поведения, а в последние годы особенно задумывался над «патологическими явлениями в жизни современного общества» и собирался посвятить им второй том «Зеркала». Некоторые идеи этого второго тома, популярно изложенные в книге о «Восьми смертных грехах», не оставляют сомнения в том, что Лоренц намерен был подробно разобрать поведение «асоциальных паразитов». При этом социальный инстинкт у человека выступил бы гораздо более отчетливо, чем, например, в случае нападения стадных животных на угрожающего им хищника, известном под названием «моббинг» (mobbing). Конечно, связная картина человеческого общества, задуманная Лоренцом, должна была содержать “системообразующее” напряжение между инстинктом внутривидовой агрессии и социальным инстинктом.
Я предлагаю некоторую гипотезу о специфическом проявлении социального инстинкта у человека – никоим образом не претендуя на приоритет, но принимая на себя ответственность за ее применения. Специфический для человека социальный инстинкт я называю инстинктом внутривидовой солидарности. Я предполагаю, что этот инстинкт образовался путем мутации из первоначального социального инстинкта приматов, стимулировавшего сплоченность и взаимопомощь членов обезьяньего стада. Как было сказано выше, эта мутация сделала возможным распространение такого поведения с первоначальных групп на б'oльшие группы, состав которых определяется культурной традицией и вводится в открытую программу действующего таким образом человеческого инстинкта. Первое расширение этого инстинкта состояло в перенесении его на членов «своего» племени. Как только индивид узнавался как «свой», по отношению к нему проявлялся тот же социальный инстинкт. Благодаря этой мутации могли возникнуть более многочисленные сообщества – племена. Как мы помним, уже в первом описании группового отбора Дарвин подчеркивал преимущества численности, которые могли быть достигнуты лишь на уровне племен.
Поскольку состав племени вводился в открытую программу социального инстинкта как подпрограмма, выработанная культурной традицией – что возможно только у человека, – то социальный инстинкт приобрел особый характер человеческого инстинкта. Это была первая глобализация социального инстинкта, состоявшая в перенесении его с первоначальных групп на племена. Предположение об инстинктивном характере племенной солидарности подтверждается универсальностью этого явления и его продолжительностью, занявшей подавляющую часть истории нашего вида.
Но дальнейшее расширение действия социального инстинкта – его вторая глобализация – зависит уже только от культурной, а не от генетической наследственности! В самом деле, такое расширение не требует дальнейшего изменения генома: культурная традиция говорит индивиду, в каких случаях надо относиться к другому человеку, «как если бы тот был одного племени с ним» [24] . Мутация, первоначальной «целью» которой было обеспечить солидарность своего племени, оказалась «избыточной» в том смысле, что сделала потенциально возможным восприятие всех людей, как «своих». Надо ли удивляться этой избыточности? Ведь человек по самой своей природе – избыточное существо, как мы уже видели на примере положительной обратной связи, создавшей человеческий мозг.
24
По этому поводу трудно не вспомнить памятное с детства заклинание Маугли: «Мы одной крови – ты и я». Конечно, Киплинг вовсе не стремился расширить человеческую солидарность на чужие племена, но правильно понимал смысл этого расширения.
Одно из важнейших проявлений социального инстинкта, все еще мало изученное и во многих отношениях загадочное, – это эмпатия, способность «сопереживания»: человек способен мысленно ставить себя на место своего собрата по виду и переживать происходящее, как будто отождествляя себя с ним. При этом важную роль играет восприятие выражений лица и телесных движений, изученное Дарвином и описанное им в отдельной книге. Несомненно, эмпатия как форма взаимопонимания существует у многих высших животных; об этом свидетельствуют наблюдения над животными, поведение которых человек расшифровывает с помощью того же механизма, соединяющего нас, например, с шимпанзе, как это проницательно описал Г.Бейтсон. Естественно предположить, что эмпатия, первоначально относившаяся к членам собственной группы, была перенесена, вместе со всем социальным поведением, на более широкие группы людей – племя, нацию и, наконец, теперь глобализуется на все человечество. Лоренц подчеркивает, что всевозможные поджигатели войны, пропагандирующие ненависть к другим народам, прежде всего стараются заглушить эмпатию, изображающую нам каждого отдельного представителя «чужого» народа как человеческое существо, родственное нам самим, – то есть, в нашей терминологии, они стараются «локализовать» нашу способность к эмпатии.
Вся наша мораль, вся наша «любовь к ближним» произошла от глобализации внутриплеменной солидарности, которая постепенно превращается во внутривидовую солидарность. Путь ко всеобщему братству людей шел через групповой отбор – через бесконечные войны, истребление племен и каннибализм. Надо ли этому удивляться после всего, что мы знаем об инстинкте внутривидовой агрессии и о том, что выработал из этого инстинкта индивидуальный отбор, то есть обычный естественный отбор? Ведь от агрессии произошли все высшие эмоции человека – узнавание индивида, то есть человеческая личность, а затем дружба и любовь.
Таковы пути эволюции, очень далекие от назидательных мифов наших предков!
3. Коллективистская и индивидуалистическая мораль
Племенная мораль, выработанная групповым отбором, была прежде всего подчинена интересам племени, и в этом смысле была коллективистской. Развитие и самостоятельность личности отнюдь не были целью первобытного общества: выделение личности из племенного сообщества произошло гораздо позже. Современному человеку было бы почти невозможно подчиняться ограничениям племенной жизни: об этом свидетельствуют не только воспоминания европейцев, попавших в плен к индейцам или африканцам, но и то, что мы знаем о жизни греческих городов-государств. После исторического опыта двадцатого века, когда пережитки племенного коллективизма использовались в политических целях, всякий «коллективизм» вызывает опасения; теперь моден крайний индивидуализм: почти забыто определение Аристотеля, назвавшего человека «общественным животным».
Между тем, человек и в самом деле – общественное животное, неспособное жить вне общества своих собратьев по виду. Как и у всех общественных животных, его связь с сообществом не ограничивается материальными интересами, а носит глубокий биологический характер: необходимость общения с людьми инстинктивна. Лишение такого общения вызывает у человека психические расстройства и физическую деградацию.
Обращение индивида с окружающими его людьми подчиняется определенным правилам поведения, усваиваемым в детстве из его культурной традиции. Несомненно, существование человеческого общества невозможно без соблюдения таких правил, но их природа и происхождение до сих пор вызывают споры. Антропологи, изучающие человеческие культуры, интересуются наблюдаемым поведением членов того или иного племени, регулируемым «племенной моралью», и «ценностями», лежащими в основе этой морали. Как уже говорилось в предыдущей главе, важнейший результат их исследований состоит в том, что, несмотря на все видимое разнообразие условий и обычаев, племенная мораль в существенных чертах всегда одна и та же. О ней говорит самая возможность взаимопонимания людей разных культур, впервые встретившихся друг с другом. Дальше мы попытаемся изложить принципы этой морали. Совпадение этих принципов у всех племен, доживших до нашего времени и уже вымерших, известных нам из истории, без сомнения свидетельствует об инстинктивном происхождении племенной морали – и самого племенного строя. И если мы обнаруживаем те же правила, с незначительными изменениями, у «цивилизованных» людей нашего времени, причем можно проследить их на протяжении всей писаной истории человечества, то их инстинктивное происхождение можно считать доказанным фактом.