Инстинкт и социальное поведение
Шрифт:
Дальше Лоренц цитирует отрывок из письма правоведа П.Г. Занда, где говорится: «в этом таинственном „правовом чувстве“ (а надо сказать, что эти слова широко употреблялись в старой теории права, хотя и без объяснения) следует видеть типичные врожденные формы поведения».
Автор письма ссылается на собрание сочинений Лоренца, откуда он почерпнул эти идеи, и Лоренц их подтверждает:
«Я вполне разделяю этот взгляд, отдавая себе, конечно, отчет в том, что его убедительное доказательство связано с большими трудностями; на них также указывает профессор Занд в своем письме. Но что бы ни выявило будущее исследование о филогенетических и культурно-исторических источниках человеческого правового чувства, можно считать твердо установленным научным фактом, что вид Homo sapiens обладает высоко дифференцированной системой форм поведения, служащей для искоренения угрожающих обществу паразитов и действующей вполне аналогично
«Естественное право», о котором здесь идет речь, – и которое подразумевает Гете в своих знаменитых стихах – имеет старую и почтенную историю. По-видимому, сходство «моральных правил» у всех племен было замечено еще в глубокой древности; во всяком случае, римские юристы уже исходили из него при конструировании международного права. В Новое время первым, кто вернулся к этим представлениям, был датский теолог Николаус Хемминг (Nicolaus Hemming). В своей книге «Законы природы» (1562) он утверждает, что право произошло из инстинкта, с помощью разума – правда, с оговоркой: «если этот разум не омрачен грехом». В начале семнадцатого века Гуго Гроций, основоположник правоведения Нового времени, полагал, что сходство всех правовых систем вытекает из инстинктивного стремления всех людей к общению и сотрудничеству, которое он называл appetitus socialis, и в котором нетрудно узнать то, что мы именуем социальным инстинктом. На этой отчетливо биологической основе Гроций строил систему «естественного права», предшествующего, по его мнению, всем существующим правовым системам и выражающего «природу человека» вообще. Он опубликовал свои мысли в 1625 году в Париже, в книге «Право войны и мира». В восемнадцатом веке теория естественного права господствовала в мышлении правоведов; в девятнадцатом веке, в эпоху «гиперкритицизма», она была отброшена как «ненаучная»; и только этология, по-видимому, может ее возродить. С другой стороны, проект Корнельского университета «Ядро правовых систем», на который ссылается профессор Занд в своем письме Лоренцу, подтвердил, что сходство правовых представлений во всех культурах, замеченное римскими юристами и Гроцием, есть доказуемый факт.
Ясно, что «естественное право» – не что иное как правовая надстройка над системой племенной морали, из которой Лоренц выбрал лишь один вид асоциального поведения – преступления против личности. Его суждения по поводу обращения с преступниками в западной культуре вполне справедливы (и напрасно снискали ему репутацию «консерватора»): Лоренц видит биологические мотивы преступности, тогда как современные «либералы», повторяя заблуждения бихевиористов, хотели бы видеть во всем поведении человека только результат воспитания. Но меня интересует здесь другая сторона дела. Если у нас есть инстинктивный механизм, «служащий для искоренения асоциальных паразитов», то каков объем «паразитического» поведения, стимулирующего этот механизм? Относится ли действие этого механизма только к преступлениям против личности?
В качестве биолога Лоренц хочет говорить только о биологическом положении человечества, но чувство ответственности перед людьми – заставившее его прочесть свои лекции по венскому радио, а потом, по настоянию друзей, опубликовать их – не позволяет ему оставаться на этой позиции: недаром уже в заглавии книги идет речь о «грехах». Виновно ли в перечисленных грехах все «цивилизованное человечество»? В некотором смысле виновно, если позволяет этим грехам совершаться. Но в четвертой главе – «Бег наперегонки с самим собой» – Лоренц рассматривает биологические последствия конкуренции, в том виде, какой она приняла в западных странах в двадцатом веке. Эта глава представляет исключительный интерес, поскольку все согласны, что конкуренция составляет главный признак капитализма, и преимущества «свободного рынка» принимаются как догма даже там, где его еще нет.
Адам Смит, открывший законы рыночного хозяйства, понял регулирующую функцию рынка, обеспечивающую с помощью механизма цен равновесие между производством и потреблением. Мы еще вернемся к этому экономическому вопросу. Теперь нам достаточно заметить, что Адам Смит, как почти все великие первооткрыватели, «переоценил область применимости открытого им принципа объяснения». Эта формулировка Лоренца (из восьмой главы «Смертных грехов») не относится у него, правда, к Адаму Смиту, но ведь сам Лоренц говорит, что такая переоценка – «прерогатива гения», и теперь уже ясно, каким образом Смит переоценил благодеяния рынка. Он верил в свободную конкуренцию, еще не зная, какие проблемы она может создать.
Это очень хорошо знает Лоренц. Четвертая глава «Восьми грехов» представляет непревзойденный анализ капиталистической конкуренции с чисто биологической точки зрения, не зависящей от философии и политических доктрин. Вывод из этого анализа состоит в том, что законы капиталистической конкуренции ставят под угрозу существование нашего вида, и что эта угроза все время растет.
Лоренц избегает термина «капиталист» и производных от этого слова. Но читатель, помнящий, что конкуренция лежит в основе капитализма, без труда поймет, к чему относятся следующие дальше отрывки из четвертой главы.
Лоренц начинает с общего принципа биологии, который он настойчиво повторяет и в других своих работах:
«Как я уже говорил в начале первой главы, для поддержания равновесия (steady state) [28] живых систем необходимы циклы регулирования, или циклы с отрицательной обратной связью; что касается циклических процессов с положительной обратной связью, то они всегда несут с собой опасность лавинообразного нарастания любого отклонения от равновесия. Специальный случай положительной обратной связи встречается, когда индивиды одного и того же вида вступают между собой в соревнование, влияющее на развитие вида посредством отбора. Этот внутривидовой отбор действует совсем иначе, чем отбор, происходящий от факторов окружающей среды; вызываемые им изменения наследственного материала не только не повышают перспективы выживания соответствующего вида, но в большинстве случаев заметно их снижают».
28
Равновесное состояние (написано у Лоренца по-английски).
Дальше Лоренц приводит уже известный нам пример гипертрофированных маховых перьев фазана-аргуса, служащих лишь для сексуальной конкуренции, но почти не позволяющих ему летать. «И если он (аргус) не разучился летать совсем, то, конечно, благодаря отбору в противоположном направлении, осуществляемому наземными хищниками, которые берут на себя, таким образом, необходимую регулирующую роль». Иначе обстоит дело с человеком:
«Эти благотворные регулирующие силы не действуют в культурном развитии человечества: оно сумело, на горе себе, подчинить своей власти всю окружающую среду, но знает о самом себе так мало, что стало беспомощной жертвой дьявольских сил внутривидового отбора».
И дальше следует потрясающая характеристика общества, построенного на конкуренции и власти денег:
«Человек, ставший единственным фактором отбора, определяющим дальнейшее развитие своего вида, увы, далеко не так безобиден, как хищник, даже самый опасный. Соревнование человека с человеком действует, как ни один биологический фактор до него, против „предвечной силы благотворной“, и разрушает едва ли не все созданные ею ценности холодным дьявольским кулаком, которым управляют одни лишь слепые к ценностям коммерческие расчеты [29] .
29
Слова Фауста Мефистофелю (буквальный перевод):
«Итак, ты противопоставляешь вечно деятельной,
Благотворно созидающей силе
Холодный дьявольский кулак,
Сжимающийся в тщетной злобе».
Под давлением соревнования между людьми уже почти забыто все, что хорошо и полезно для человечества в целом и даже для отдельного человека. Подавляющее большинство ныне живущих людей воспринимает как ценность лишь то, что лучше помогает им перегнать своих собратьев в безжалостной конкурентной борьбе. Любое пригодное для этого средство обманчивым образом представляется ценностью само по себе. Гибельное заблуждение утилитаризма можно определить как смешение средства с целью [30] . Деньги в своем первоначальном значении были средством; это знает еще повседневный язык, и до сих пор говорят: „у него ведь есть средства“. Много ли осталось в наши дни людей, вообще способных понять вас, если вы попытаетесь им объяснить, что деньги сами по себе не имеют никакой цены?».
30
Термин «утилитаризм» употребляется обычно в другом смысле. По энциклопедическому словарю Вебстера, «утилитаризм – это этическое учение, согласно которому добродетель основана на полезности (utility), и поведение должно быть направлено к наибольшему благу наибольшего числа людей». Последняя формулировка принадлежит И.Бентаму, реформатору-гуманисту, никак не ответственному за описываемые здесь явления.
Возникает предположение, что слово «утилитаризм» употреблено здесь (вполне сознательно!) в другом смысле, поскольку изображаемый образ действий попросту описывает современный капитализм.