Инстинкт Инес
Шрифт:
Шум транспорта заглушил его ответ.
Они перешли улицу на зеленый свет и остановились перед вывеской кинотеатра «Одеон» на перекрестке с Эрлс-Корт-роуд.
– Как ты хочешь идти дальше?
– Эрлс-Корт-роуд слишком шумная. Пойдем. Тут рядом есть улочка.
До самой улочки доносились из кинотеатра звуки музыки, похожие на саундтрек фильмов о Джеймсе Бонде. В конце концов их взгляду открылся маленький парк, засаженный деревьями и отделенный решеткой от Эдвардс-сквер с ее элегантными домами, украшенными железными балкончиками,
Габриэль сказал, оглядевшись по сторонам, что это местечко – настоящее убежище, а в Мехико он испытывал противоположные чувства. Там не было укрытия, все было таким беззащитным, человека можно было уничтожить мгновенно, без предупреждения…
– И ты покинул меня там, зная все это? – прошептала она, но в ее голосе не было упрека.
Он взглянул на нее прямо.
– Нет. Я спас тебя от чего-то похуже. Было нечто более опасное, чем страшная угроза жить в Мехико.
Инес не осмелилась спросить. Если он не понимает то, о чем она не может говорить в открытую, то ей тем более стоит молчать.
– Я хотел бы сказать тебе, о какой опасности идет речь. Но правда в том, что я и сам не знаю.
Инес не возмутилась. Она почувствовала, что он не лукавит, произнося эти слова.
– Я только знаю, что нечто во мне самом не позволяло просить тебя стать навсегда моей женой. Против моего желания, ради твоего блага. Было именно так.
– И ты даже не знаешь, что было причиной, почему ты мне не сказал?…
– Я люблю тебя, Инес, я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Будь моей женой, Инес… Я должен был сказать это.
– Ты и сейчас это не скажешь? Я бы согласилась.
– Нет. Даже сейчас.
– Почему?
– Потому что еще не случилось то, чего я боюсь.
– Ты не знаешь, чего боишься?
– Нет.
– А ты не боишься, что то, чего ты боишься, уже произошло? А случилось, как раз то, Габриэль, что ничего не случилось?
– Нет. Я клянусь тебе, что оно еще не произошло.
– Что именно?
– Та опасность, которую я представляю для тебя.
Какое-то время спустя они уже не смогли бы вспомнить, были ли произнесены какие-то слова, или они только думали об этом, глядя друг другу в глаза, или они думали об этом в одиночестве, до или после встречи. Один бросал вызов другому, и они вместе бросали вызов всему миру; кто может точно вспомнить ход разговора, кто может точно знать, были ли слова, навсегда сохранившиеся в памяти, сказаны на самом деле или они существовали только в их рассудке, воображении, молчании?
Во всяком случае, перед концертом Инес и Габриэль уже не смогли вспомнить, сказал ли кто-то из них: мы не хотим больше встречаться, потому что не хотим видеть, как мы стареем, и быть может, поэтому мы не можем любить друг друга.
– Мы исчезаем, как призраки.
– Мы всегда ими были, Инес. Дело в том, что не бывает истории без темных пятен, и мы зачастую ошибочно воспринимаем то, чего не видим, как нереальность нас самих.
– Ты огорчен? Раскаиваешься, что упустил возможность, когда мог что-то сделать? Мы должны были пожениться в Мексике?
– Не знаю, я только говорю, что, по счастью, на нас никогда не давил мертвый груз прошедшей любви или безрадостного невыносимого супружества.
– Глаза, которые не видят, сердце, которое не чувствует…
– Иногда я думал, что снова любить тебя было бы с моей стороны проявлением нерешительности и уступкой своей прихоти.
– Я же иногда считаю, что мы не любим друг друга потому, что боимся увидеть, как стареем…
– А ты представляешь себе, какая дрожь тебя проберет, если я когда-нибудь пройдусь по твоей могиле?
– Или я по твоей? – рассмеялась женщина.
Верно лишь то, что он вышел на ноябрьский мороз с мыслью, что единственным нашим спасением может быть только забвение своих грехов. Не простить их, а забыть.
Она же, напротив, приготовила себе в номере роскошную ванну и думала, что всякую несчастную любовь следует как можно быстрее оставить позади.
Отчего же тогда оба, каждый по-своему, испытывали интуитивное ощущение, что эта связь, эта любовь, эта affaire еще не исчерпала себя, что бы ни говорили они оба, Инес и Габриэль, ибо глубокое чувство не только не закончилось, но еще и не начиналось? Что же встало между ними, не столько пресекая продолжение того, что было, сколько мешая состояться тому, чего никогда не было?
Инес, с наслаждением намыливаясь, могла подумать, что истинная страсть никогда не повторяется. Габриэль, шагая по Стрэнду (порох в 1940-м, пыль в 1967-м), скорее смог бы добавить, что самолюбие одолело страсть, но результатом было бы то же: мы исчезаем, как призраки. Оба подумали, что в любом случае ничто не может нарушить ход событий. А события уже не зависят ни от страсти, ни от самолюбия, ни от воли Габриэля Атлан-Феррара или Инес Прада.
Оба чувствовали себя опустошенными. То, чему суждено произойти, произойдет. Они исполнят последний акт своей истории в «Осуждении Фауста» Берлиоза.
В своей уборной, уже готовая к выходу на сцену, Инес Прада продолжала делать то, что неотступным образом преследовало ее с того момента, когда Габриэль Атлан-Феррара сунул ей в руки фотографию и ушел из отеля «Савой», не сказав ни слова.
Старый снимок изображал Габриэля в молодости, улыбающегося и растрепанного, черты лица были менее резкими, а улыбка излучала такую радость, какой Инес никогда в нем не наблюдала. Он был раздет, но сфотографирован только до пояса.
Инес, сидя одна в своем гостиничном люксе и щурясь от блеска серебристой отделки номера в бледных лучах зимнего солнца, непостоянного, как гримасничающий ребенок, пристально смотрела на фотографию, на юного Габриэля, который стоял отведя левую руку так, словно обнимал кого-то.