Институт сновидений
Шрифт:
Ну ладно – черт так черт, но не хорошо же. Стала думать. И чем больше думала – тем страшнее. Стала припоминать, что мать про чертей рассказывала – ужас один. А он ей похваляется, как над землей летает, а ночью к ней, к Шурке.
– Ты ж, Шурка, ведьма. Присушила меня совсем. Шурке и радостно. А утром – страшно. Не вытерпела, в воскресенье пошла к попу. Поп старгородский, батюшка Амвросий, слушал ее невнимательно. Видно было – не верил. Надоело ему такие сказки слушать. Амвросий иподьяконом у митрополита ходил. Большие были надежды. А как умер митрополит – его сюда, в Старгород запхнули. Вот и конец карьере – читай книжки, исповедовай старух да дурочек. Наложил епитрахиль, отпустил грехи. Наказал сто поклонов бить, читать на сон грядущий Отче наш и Богородицу. Шурка и тут обиделась. Не того ждала.
В церковь ходить перестала. Но ждет. Как ночь – ждет. Слышит – шуршит крапива: он. По огороду идет.
– По улице, Шурка, нельзя мне: вдруг кто увидит – онемеет.
– А я почему не немею?
– Ты у меня другое дело…
И такого нарасскажет – голова кругом!
Месяца три прошло. Стала Шурка за собой замечать неладное. Пошла к старухе – та поглядела:
– Да ты, дева, беременная. От кого нагуляла?
– От черта.
– Я тебе дам, паскудница, в моем доме не греши. Признавайся как есть.
Призналась. Все рассказала. Бабка не верит, но на всякий случай дала ей иконку с Никитой-бесогоном и святой воды.
– Как придет – окропи, если человек – женится, а если и вправду…
– Что, бабушка?
– Не знаю, не знаю – иди…
Ночью побоялась сперва его окропить, но все рассказала. Он и хохотать: «Мне это не страшно!» Сам и виноват. Она его потихоньку и окропила.
А утром проснулась – пошла в сени, глядит, а под счетчиком пробка вывернутая валяется. Ввернула на место. Задумалась.
Ночью дверь открыла – не пришел. И на второй день. И на третий.
Вода ли святая, иконка ли, или ему и вправду не страшно это, кто знает, – не пришел больше.
Шурка родила. А по слободке слушок – приставали к ней, но Шурка молчит. Бабы не верят – стыдят, а она на своем – черт приходил! Не верили, не верили – поверили! А Шурку как подменили – одичала. Здороваться перестала. Из офицерской столовой перешла в ПТУ работать.
А столовую офицерскую скоро закрыли, аэродром военный ликвидировали – отдали поле городу, а военных перевели на Мотовиху.
Дальше – больше. Завела Шурка Заикина себе черную кошку, кур рябых. Сына вырастила бирюком истинным. С детских лет ребятишек сторонился – все вокруг мамки, да по дому, да в огороде, а в школе – одни пятерки! А как кончил школу, поступил в Ленинградский кораблестроительный. Теперь там уже начальником. Приезжает к матери на черной «Волге». С деревенскими не здоровается. И жена у него – то ли еврейка, то ли француженка. А в церкви староста говорила, что Антихрист из французов будет – такую книгу ученые в Палестине раскопали, там все сказано.
Сидит Александра Константиновна все больше дома. По огороду ковыляет, чай пьет. Танька говорит, что у нее в теплице и огурцы и помидоры раньше всех в слободке поспевают.
– А чтоб дать другим – жалко. Да и брать-то боязно ведьминские, ни за что б не взяла.
– Нет, – признается Танька, – я брала – не получается, они у нее заговоренные.
– А как же, конечно заговоренные.
Сидит Заикина на кухне, пьет чай с пряниками, а ребятишки ей на ворота железяк, подков набивают. Сын приедет из Питера – поснимает, а сама ни за что. Гордая хромоножка – пенсия с гулькин хвост, на базаре торгует – все чаи попивает да в огороде с боку на бок, с боку на бок переваливается.
– Заикин-то, Заикин, банками варенье возит!
– И откуда у нее столько сахару – одна ж ведьма?
– Как откуда? Начальник – значит ворует, известное дело.
Петрушка
– Петрушка, пиво завезли?
– Хгы-ы-ы… – скалит зубы, губы тянет, силится сказать, но не идут слова.
– Сколько тыщ насчитал?
– Хгы-ы…
Всем известно, что Петрушка деньги считает. Не раз ловили его – сидит, на бумаге тысячи складывает.
– Петрушка, зачем тебе столько?
– Хгы-ы-ы… – рукой загребает – к себе, к себе. Сидит в подсобке магазина, глядит на актрису Немоляеву – загибает пальцы. Бормочет.
– Гляди, миллионером станешь! Радостно мотает головой.
Почему Олежек такого в помощники взял? А кто б другой к нему из слободки пошел? Петрушка-дурачок – пошел.
Вечерами строит Олежек дом. Домину. В два этажа, с гаражом подземным, кирпич желтый, камин. Участок отгородил решеткой сварной. А первым делом собрал теплицу. Катер завез на участок. «Уазик».
На стройке – Олежек, жена, брат жены двоюродный и Петрушка – подай-принеси. Детей у Олежки нет. Олежек катает клюкву в сахарной пудре. Не сам, конечно, сам по начальству ездит да в сезон по деревням.
– Олежек? Да он «КамАЗами» вывозит! Все это знают. Так они и строят все лето.
Все субботы. Все воскресенья. Уже крышу покрыли, начали класть паркет.
– Паркет? У него камин знаешь какой! Степаныч из ПМК-2 за пять сотен клал.
– А говорят, он ссуду в горбанке в двадцать пять тысяч брал.
– Двадцать пять? Давай посчитаем: кирпич желтый – поддон…
– Хгы-ы-ы – хгы-ы-ы… – Петрушка тут как тут. Вяжется к мужикам. Но его слегка так отмахнули. Отлежался. Встал и пошел. Ему не привыкать. Идет – кровь утирает из носа и тут даже бормочет – считает? Всего верней, что считает.
Ночью, под понедельник, загорелся Олежкин дом. Хозяин приехал после пожарных – на остов поглядеть. Он ведь в городе живет у жены, здесь на окраине, на Озере, они себе дачу задумали зимнюю. Еле Олежку бабы удержали – все б себе волосы выдрал. Жалко – погорелец!