Инструкция к счастью
Шрифт:
Аристотелевское понятие счастья, означающее наличие у человека наибольших из доступных ему благ, надолго стало главным понятием этики под старым названием эвдемонии, которое удержалось за этим термином, вытеснив синонимы, употребляемые Демокритом. Споры о счастье, которые вели греки во времена Аристотеля, имели своим предметом счастье уже в этом новом понимании; прежде всего спор шел о том, какие блага необходимы для счастья. Сам Аристотель считал, что для него необходимы различные блага; даже наивысшие, моральные и духовные, сами по себе для него недостаточны. Чтобы быть счастливым, человек не может быть ни слишком уродливым, ни низкого происхождения, ни слабым и больным, ни нищим, ни одиноким, лишенным семьи и друзей; только сочетание различных благ составляет основу счастья человека.
Но послеаристотелевская эпоха не разделяет этого взгляда.
Однако по многим другим проблемам Аристотель и философы-эллинисты были единого мнения. Прежде всего они единодушно признавали, что в самом человеке, а не во внешних условиях находится то, что составляет счастье, и что от него самого зависит, чтобы он был счастливым. Четко эту мысль выразил Боэций, сказавший: Quid extra petitis intra vos positam felicitatem? («К чему вне себя искать счастья, которое находится в вас самих?»)
Все античные философские школы были едины также в том, что только нравственное и разумное поведение ведет к счастью. С этой точки зрения гедонисты были одного мнения с моралистами. «Не существует приятной жизни, – писал гедонист Эпикур, – которая не была бы разумной, нравственно возвышенной и справедливой, так же как не может быть разумной, нравственной, возвышенной и справедливой жизни, которая не была бы приятной». Такого же взгляда придерживались стоики, платоники, перипатетики.
Аристотель, определивший понятие эвдемонии, пользовался также понятием блаженства. Желая выразить полное счастье, он дополнял эвдемонию блаженством; тех, кто достигал его, он называл «счастливыми и блаженными» . Аристотель считал, что когда человека преследует злая судьба и отбирает у него внешние блага (если, например, он будет больным и одиноким), то, даже обладая другими наивысшими благами, он не познает блаженства; он познает только «первое», но не «второе». Формула «счастливый и блаженный» не была для него плеоназмом.
Итак, греки пользовались всеми четырьмя понятиями, которые в настоящее время выступают под названием «счастье»: благоприятная судьба ( – понятие еще дофилософское), блаженство ( – в мифологии, а потом и в философии), удовлетворение жизнью ( – у Демокрита), обладание наиценнейшими благами ( – у Аристотеля и его последователей). Но роль этих понятий не была одинаковой; понятие, которое мы сегодня считаем самым важным, употреблялось Демокритом, а в греческой философии в течение веков преобладало понятие эвдемонии. Понимая счастье как благоприятную судьбу, древние греки считали ее даром богов. Затем Демокрит, Аристотель и их последователи пришли к убеждению, что счастье, в сущности, дело рук человека. Но такое понимание счастья уже означало, что блага (а наиценнейшие блага – духовные и моральные) находятся в самом человеке и от него главным образом и зависят. Эллинизм тоже остался при убеждении, что человек сам творит свое счастье независимо от судьбы и богов.
Однако в конце эпохи античности убежденность в независимости человеческого счастья от богов вновь утрачивается и происходит возврат – в измененном виде – к теоцентрической концепции. Это произошло в связи с общим в то время возвратом мышления на религиозную основу. Плотин и многие менее известные мыслители видели счастье в обладании благами, но для неземного счастья должны были быть и неземные блага; тех благ, которые Аристотель или стоики считали источником счастья, было уже недостаточно. Счастье даруют боги, и достижимо оно только благодаря посвящению всех помыслов и жизни богу. Греческая идея счастья, которая первоначально имела религиозный характер и ориентировалась на элизийские радости и судьбу, дарованную богами, в классическом своем варианте отбросила трансцендентные идеалы, чтобы потом, однако, вновь возвратиться к ним.
Христианство, возникшее в период усиления религиозности, с самого начала понимало счастье трансцендентно. В Евангелии говорится в основном о счастье в небесном царстве, завещанном Христом. Оно имеет сходство с понятием блаженства у греков. Счастливые и в греческих текстах Евангелия именовались всегда (блаженными). А позднее в латинских текстах главным понятием выступает felicitas, которое означает то же самое, что и блаженство. Христианство применило понятие неземного счастья и к земной жизни. Оно провозгласило, что состояния блаженства можно достичь уже на земле, когда в душах людских произойдет перемена и возникнет Царство Божие на земле. Но и теперь люди могут быть счастливыми, если живут по-Божьему.
Евангелистское понятие счастья было не единственным христианским понятием: схоластическая философия тоже его имела. Они отличались между собой, и это различие проявлялось также и в терминологии: латинские тексты у христианских философов говорили о felicitas, а у схоластов – о beatitudo. Термин beatitudo происходил от греческого и не означал ничего другого, кроме как «эвдемония», а именно «обладание наивысшими благами». Как и древнегреческие философы, схоласты утверждали, что удовлетворение не составляет счастья, а, наоборот, вытекает из счастья (summa (delectatio seu ineffabile gaudium ex essentia beatitudinis necessario sequitur), является не основой, а следствием счастья. Схоласты только религиозное добро считали источником счастья; все другие блага слишком непостоянны, изменчивы и малы. Они утверждали, как и древние, что к счастью ведет жизнь разумная и добродетельная; но, считая разум и добродетель необходимыми для счастья, не считали их достаточными. Нужна, кроме этого, помощь Бога, его любовь – любовь же достигается не разумом, а верой. И счастье связано не столько с добродетелью, с разумом и даже с лишениями и страданиями, устремлением к богу (это знали еще в античности), сколько с любовью и верой, что было специфическим мотивом, введенным в понятие счастья христианской философией.
Понятие счастья как обладания благами просуществовало все средние века. Более того, и новое время не сразу порвало с ним. Видные философы XVII в. – Декарт, Спиноза, Лейбниц – понимали счастье как совершенство, как обладание наивысшими благами. Таким образом, с IV в. н.э. по XVII в. в философии было живо понятие, сегодня уже далекое нам.
Однако новое время произвело радикальный переворот в понятии счастья: оно превратилось в понятие субъективное. Счастье определяли уже не как обладание благами, а как чувство удовлетворения. Жизнь является счастливой, когда мы довольны ею. Счастливым принято называть человека, удовлетворенного своей жизнью, независимо от того, располагает ли он благами и какими; важно только, чтобы он чувствовал себя удовлетворенным, то есть счастливым. Счастье и обладание благами, счастье и совершенство, которые в течение стольких веков отождествлялись, оказались разделенными. Новое время не только перешло к субъективному понятию, но так усвоило его и так к нему привыкло, что казалось уже странным, что до этого в течение двадцати веков понятие счастья могло быть совершенно иным.
Субъективное понимание счастья было вначале чисто гедонистическим: о счастье свидетельствует удовольствие. Понятие счастья, которое упрочилось в XVIII в., не выходило за рамки удовольствия. Оно существенно отдалилось от античной эвдемонии и было уже ближе к блаженству, но понятому более узко. Дж. Болдуин не без основания писал своем «Философском словаре», что язык нового времени не различает понятий эвдемонизма и гедонизма. В эпоху Просвещения, когда перестали различать счастье и удовольствие, соотношение этих понятий еще больше упростилось, особенно в распространившемся тогда эмпиризме. В Англии Дж. Локк определял счастье как удовольствие, точнее, как наивысшее удовольствие, доступное человеку. А на исходе века Иеремия Бентам все еще понимал счастье как удовольствие. Во Франции, другом центре философской мысли, наиболее влиятельные и типичные мыслители того времени сводили счастье к удовольствию или удовольствие к счастью. «…Мимолетное или малодлительное счастье называется удовольствием», – писал Гольбах в «Системе природы». Это понятие настолько распространилось, что перестало быть достоянием лишь эмпириков и гедонистов. Даже Кант, имевший совершенно иные убеждения, в сущности, не отделял счастья от удовольствия и, не придавая большой ценности удовольствиям, не ценил и счастья.