Инструктор. Снова в деле
Шрифт:
Тихий едва замолк на какую-ту сотую долю секунды, как его перебила все та же бойкая девушка, за все время экскурсии уже задавшая ему не один десяток вопросов. «Неуемное любопытство», – подумал Тихий, впрочем, без какой-либо злости, а, наверное, даже с ностальгией, оттого что вспомнил себя в ее годы.
– Простите, а о чем писали Толстому?
– Вы все время идете на шаг впереди меня, – улыбнулся Тихий. – Я как раз хотел упомянуть этот момент. Письма Льву Николаевичу писали разные. Просили денег, покровительства, помощи в нахождении службы, спрашивали совета по житейским вопросам, начинающие писатели присылали ему свои рукописи. Толстой в своих письмах обсуждал вопросы философии, науки, литературы и искусства. Некоторые коллекционеры просили его об автографах и портретах. Были и недоброжелатели, угрожавшие убийством, бранившие Толстого и пробовавшие его поучать. Но это были редкие письма, в основном многочисленные поклонники превозносили его талант. В некоторые годы переписка особенно разрасталась. Это было связано
Когда первая группа экскурсантов схлынула, Тихий почувствовал необычайную усталость, не то чтобы он утомился рассказывать, нет, это было что-то другое, только, что именно, он понять не мог. Просто чувствовал какое-то опустошение, словно сдулся в один миг, как воздушный шарик. А ведь была только одна группа. «Сколько еще этих групп будет, – вздохнул он, и двери снова распахнулись. Хлынул скупой свет пасмурного дня. Зашумели голоса. Тихий смотрел на новых экскурсантов слегка напряженным и уставшим взглядом, словно пытался их пересчитать, но все время сбивался со счета. Утер лоб платком и, сложив вчетверо, сунул платок в карман. Узел галстука давил нестерпимо, и костюм казался каким-то железным панцирем. Неужели он устал? Устал работать и так же, как остальные, хочет на пенсию? Подумав так, Тихий вздрогнул от испуга, словно впервые узнал себя с новой стороны. «Нет, не может быть. Я не могу устать от этого места. Может быть, мне просто нездоровится? В последнее время голова что-то кружилась и ноги подкашивались. Да, да, это потому у меня такие странные мысли в голове». – Тихий умел себя убеждать в одно мгновение, впрочем, как и разубеждать тоже. И его проникновенный голос вновь полился среди экскурсантов, то утихая, то возвышаясь.
– В 1910 году, 7 ноября по старому стилю, Лев Николаевич Толстой умер на станции Астапово, находившейся на Рязано-Уральской ветке. Его смерть взволновала общество. Начались сходки молодежи против смертной казни. 9 и 10 ноября Хамовнический переулок был оцеплен полицейскими нарядами и никого туда не пропускали. В эти дни размышляли над тем, как увековечить память писателя. Гласный Московской городской думы Шамин предложил назвать Хамовнический или один из примыкающих к нему переулков именем Льва Николаевича Толстого, открыть мужское и женское училища его имени и устроить в Москве литературный музей. Старший сын Толстого Сергей Львович был готов уступить городу Хамовническое имение, предоставляя городскому управлению определить его стоимость. 9 сентября 1911 года состоялось историческое заседание Московской городской думы, и было принято решение о покупке этой усадьбы. Из 76 человек проголосовали против только 11. Надо отдать должное городской управе: она приняла все меры к охране усадьбы. С декабря 1911 года на усадьбе проживали пять служителей для наблюдения за домом, были заведены пожарочасы и устроены сигнальные звонки. Доступ во двор посторонним запрещался. Требовалось специальное разрешение управы. В феврале 1912 года было решено устроить музей в Хамовниках. Также было принято решение снести старый, ветхий дом, а на его месте возвести новое каменное здание. Нетронутыми планировалось оставить кабинет и рабочую-уборную комнату писателя, в остальных помещениях предполагали развернуть коллекции музея и открыть библиотеку-читальню. 23 апреля 1912 года в усадьбе состоялся прощальный ужин семьи Толстых, и с этого момента началась новая веха в истории «Хамовников».
– А что с перестройкой? Все разрушили и по новой построили, да? – уточнил парень с таким выражением лица, словно раздумывал, а не взяться ли самому за этот заманчивый проект.
– Вы архитектор? – в ответ дружелюбно улыбнулся Тихий.
– Как вы узнали? – парень оторопел от удивления.
– Интуиция… – словно и сам не понимая, как догадался, многозначительно ответил Тихий. – Нет. Тогда дом от перестройки спасла Первая мировая война. Все ремонты были позабыты. В усадьбе проживал дворник Зайцев со своей семьей. В большом сарае были устроены склады школьной мебели и учебных пособий и даже склад бочек с цементом. Сам дом пустовал. Зайцев обосновался в сторожке. В кухне жил дворник Иван, а во флигеле столяр Кузьмичев с семьей. Двор и дорожки поддерживались в прежнем состоянии: их очищали от травы и посыпали песком. Из колодца в саду продолжали брать воду. После Октябрьской революции в доме был организован детский сад. Нижний этаж дома был занят столами, скамьями, шкафами, а верхний оставался закрытым для доступа. Детский сад просуществовал несколько месяцев, и больше дом никто не занимал. Может быть, кто-нибудь догадывается почему?
Тихий забегал глазами по лицам, желая отыскать на них хоть какое-то выражение задумчивости. Это был еще один из его излюбленных тактических приемов: не рассказывать все полностью, а попытаться разбудить мышление слушателей. И если кто-то отвечал верно, Тихий искренне радовался, как будто он получил Нобелевскую премию за какое-нибудь важное открытие. Но лица были сонными, на некоторых и вовсе едва читался интеллект. Кто-то зевал, кто-то безостановочно болтал с самого начала экскурсии, кто-то, кажется, только и искал повода улизнуть.
«Наверно, я задал слишком сложный вопрос», – подумал Тихий, как думал всякий раз, не желая расстраиваться и признаваться себе в том, что затея не удалась, а с треском провалилась, потому что современный школьник скорее готов поразить вас обилием нецензурной лексики, набором хамских привычек, чем щегольнуть знанием истории и ее персоналий, тех людей, благодаря или вопреки которым наша современность такова, какова есть.
– Все дело в том, что заведующим Толстовским музеем была получена «Охранная грамота» для дома от Народного комиссариата по просвещению. Что же касается переустройства музея, молодой человек… – Тихий отыскал глазами молодого человека, словно желая убедиться, что тот еще не удрал на свежий воздух, как уже успели сделать некоторые, чтобы перекурить на крыльце усадьбы и, поплевав под ноги, выразить свое почтение к «Хамовникам» в частности и ко всем музеям и культуре в общем. Но молодой человек никуда не удрал, а смотрел на Тихого с любопытством, так что тот даже застыдился своих мыслей. – Особой комиссией по делам музеев в январе 1920 года усадьба Толстого была признана непригодной для размещения здесь музея. По распоряжению Ленина были составлены планы дома, сада и надворных построек. На планах все было отмечено так, как и при жизни Льва Николаевича. Осенью того же года вокруг усадьбы был воздвигнут цементный забор. Отремонтировали снаружи и дом. А в 1921 году начали реставрировать и сами комнаты. Реставрация была проведена при участии Татьяны Львовны Толстой…
Тихий был словно воплощением истории «Хамовников», иногда он и сам себе поражался, насколько быстро и уверенно отвечает на вопросы, не успевая даже призадуматься. Экскурсанты удивлялись не меньше. Тихий походил на любознательного школьника, помимо одного урока выучившего наперед целую школьную программу. Он не путался в датах, цифрах и именах, вспоминал интересные подробности, и можно было подумать, что он сам жил здесь вместе с Толстыми в то время, а теперь просто пересказывает то, что происходило при его участии и перед его глазами. Но все было проще. Он просто любил писателя Толстого и все, что с ним связано. Будь он всего лишь увлечен, зашел бы в библиотеку, полистал общедоступные книги, почитал, удовлетворил свой интерес и поехал бы, как жена советовала, на рынок джинсами из Китая или из Турции торговать. Но в том-то и загвоздка, что не хотел Тихий торговать и не мог удовлетворить свой интерес общедоступными книгами. Постоянно выискивая что-то новое, зайдет, бывало, в библиотеку и примется за чтение какой-нибудь редкой книги.
Тихий набрал побольше воздуха в легкие и заговорил с тревогой в голосе, словно предупреждал всех о том, что в ближайшем будущем это событие может повториться.
– В 12 часов дня 28 января 1927 года в музей-усадьбу, в котором вы имеете честь находиться, вошел неизвестный гражданин, который быстро взбежал по парадной лестнице на второй этаж, пробежал зал с длинным полутемным коридором и очутился в кабинете Толстого. Там он вытащил из кармана бутылку с легковоспламеняющейся жидкостью…
У некоторых особо впечатлительных слушателей загорелись глаза, словно они и сами были бы не прочь повторить аналогичный «подвиг», только бы выпустили их отсюда поскорей.
– Сотрудница музея хватала его за руки, пыталась оттащить от стола, но незнакомец успел чиркнуть спичкой, и на столе вспыхнуло пламя. Тогда она бросилась вниз поднимать тревогу, но поджигатель догнал ее и, свалив ударом в спину, выбежал во двор, а затем и на улицу. К счастью, пожар, не успев разгореться, был потушен. Сгорело несколько старых газет и часть рукописи Толстого «Рабство нашего времени». Поджигатель оказался душевнобольным, еще до «Хамовников» он пытался поджечь несколько московских музеев. К счастью, он так и не сумел повторить подвиг Герострата…
За рабочий день Тихий порядком устал. Наспех пообедав взятым из дома бутербродом и запив его горячим чаем из термоса, он, не успев толком передохнуть, вновь явился к экскурсантам. Множество новых лиц. Даже группа туристов из Великобритании. Тихому стало как-то неудобно, что за все это время он так и не выучил английский язык, который бы ему сейчас очень пригодился. А как было бы здорово, если бы Тихий с оксфордским произношением рассказывал о своем любимом писателе чопорным англичанам, выражая все свои чувства и мысли на их языке, да так, чтобы они смогли почувствовать и понять то же, что и он. Но пришлось говорить с переводчиком, что несколько смазало общую картину. Тихий нервничал, потому что не знал, как переводчик переведет то или иное слово. Он смотрел на переводчика так пристально, словно требовал от него отчета за каждое использованное слово. Переводчик вел себя невозмутимо и говорил с такой небрежностью, словно речь шла об обеденном меню, а не о жизни Толстого. По крайней мере, именно так воспринимал его Тихий, он даже раз не удержался и попросил сказать переводчика по-другому. Тот удивленно пожал плечами, но все-таки исполнил просьбу, однако Тихий все равно мучился, не в силах прочесть на невозмутимых лицах англичан, пришлась ли его фраза им по душе. Он всеми силами старался говорить так, чтобы его речь была доступной, но в то же время не примитивной и упрощенной. Тихий хотел привлечь внимание экскурсантов, быть с ними искренним и рассказывать так, будто бы все они пришли в гости к лучшему другу, который недавно вернулся с дивных островов и знает много чудесных историй, недоступных самому шустрому журналисту.