Инструктор. Снова в деле
Шрифт:
Кроме англичан приезжали китайцы. Тихий смотрел на них с каким-то паническим страхом. Они казались ему еще дальше англичан, и он боялся, что переводчик исказит смысл его слов, и китайцы его совсем не поймут. От этого на его бледном лбу выступил пот, и он осторожно провел по лбу платком и машинально поправил узел галстука. Галстук, между прочим, чем ближе подходил рабочий день к завершению, тем больше напоминал петлю-удавку. Но Тихий сносил все неудобства своего костюма со стоическим спокойствием; по крайней мере, он знал, ради чего все это делает, и вовсе не считал это какой-то трудностью или неприятностью. Вот уйдут последние посетители, и он расслабит галстук, позволит расстегнуть себе одну пуговицу рубашки и поговорит с вечно зевающим вахтером, делясь впечатлениями прошедшего дня. Походит еще сам по музею, проверяя все ли на месте, не испортили ли чего, не натоптали ли, не забыли ли каких-нибудь вещей, не оставили ли мусора, и, только проверив весь музей и удостоверившись, что все в полном порядке, уедет к себе домой, на окраину Москвы.
Закончив
Жил Тихий далековато, на улице Джанкойской, и потому дорога предстояла пренеприятная по многим причинам. Ясное дело, вначале на метро, в битком набитом вагоне, потом ждать автобуса. Дорога отнимала столько сил у Тихого, сколько не отнимал весь рабочий день. Он возненавидел эту толчею и грохот прибывающего поезда, долгое ожидание автобуса и потому, чтобы хоть как-то скрасить малоприятный и долгий путь домой, когда тебя толкают со всех сторон и стараются отдавить ноги, чтобы ты уступил местечко получше, он читал книги. Тихий любил читать. Читал взахлеб. Дома времени не оставалось, конечно: только поужинать, помыться и лечь спать, с тем чтобы завтра ехать в «Хамовники», а вот дорога предоставляла время для чтения.
Часто бывало, что после рабочего дня Тихий не находил сил ехать домой. Если бы не жена, которая, как он надеялся, обязательно вернется, то Тихий оставался бы ночевать в музее. Но привычка часто оказывается сильнее натуры, иногда от нее невозможно отказаться, и Тихий шел к метро, размахивая небольшим портфельчиком, которому уже было лет тридцать. Для вещи срок солидный. На улице попадались прохожие, уставший Тихий обходил их, словно фонарные столбы, ни единой черточкой лица не показывая, что он их заметил. Шел среди людей, как будто среди обезлюдевшего города, и думал о своем. И о молодости, и о недавнем прошлом, только вот о будущем думать совсем не хотел. Не радовало его это будущее, а все равно понимал Тихий, что настанет этот момент, когда будущее станет настоящим. Наступит и тот день, когда скажут ему: «Ну что, Тихий, отработал ты уже свое. Пора дорогу молодым давать». И приведут какого-нибудь молодого, который сам в этом музее ни разу не был, «Войну и мир» так и не осилил, прочитав в кратком содержании. Моментами Тихий, конечно, утрировал, преувеличивая свои страхи в разы, но тем не менее его опасения были небезосновательными. Наверно во всей Москве не могло найтись человека, так сильного радеющего за свое дело, как Тихий. Он уже не раз задумывался о своей смене, о том, кто бы мог достойно занять его место, и мрачнел оттого, что не видел подходящей кандидатуры, а сталкивался с каким-то равнодушием, позерством и насмешкой, как будто люди не в «Хамовники» пришли, а так, забрели по дороге в какой-нибудь кабак и смеются, чем, мол, нас удивить хотите, мы и так все знаем. Заходя в метро, Тихий словно просыпался от своих мыслей, точнее, заставлял себя проснуться. Было раз дело, так задумался, что только дома заметил пропажу кошелька. Долго тогда перед женой извинялся за свою рассеянность и на себя рассердился. Потому теперь был в реальности, вливался в людские потоки, спешащие к эскалатору. Занял свое место и рассеянно глядел, как вниз опускается, словно в какое-то подземелье, из которого никогда ему больше не вернуться. Там, среди толчеи и сутолоки, бежал на автомате, если слышался вдалеке грохот прибывающего поезда.
Сейчас ждать не пришлось. Тихий побежал и едва втиснулся в вагон. Слышались возмущенные крики, а кое-кто, пользуясь правом сильного, пробивался, расталкивая всех локтями. Тихий был не из таких людей: не то чтобы боялся действовать подобным образом, нет, просто не хотел занимать свое место за счет унижения других, потому иногда и ждал следующего поезда. Но сзади надавили как следует, и Тихий помимо своей воли попал какой-то женщине в бок локтем. Она злобно посмотрела на него, взгляд ее был настолько красноречив, что Тихий не сомневался: будь у нее возможность, она подняла бы руку и отвесила ему оплеуху.
– Извините, – пробормотал он так тихо, что и сам еле-еле расслышал свой голос.
– Хам! – резко ответила женщина.
Тихий пошатнулся как от удара и пристыженно молчал. Выйдя на Скобелевской, пошел на остановку автобуса, плотнее запахнув куртку. В конце октября в Москве был такой жуткий холод, что казалось, уже завтра наступит зима. Еще недавно прошел дождь. Дул холодный порывистый ветер, такой сильный, что, идя против него, приходилось прятать лицо.
– Папаша, дай закурить, – обратились к Тихому на остановке какие-то парни в спортивных костюмах, с угрюмыми лицами.
– Не курю, ребята, – вежливо ответил он, как привык отвечать всякий раз, даже на явные подначки и намеки на стычку. Но ребята попались нормальные, они и не думали цепляться к Тихому. Что возьмешь с него? Старую поношенную куртку, легкую потрепанную кепочку черного цвета да невзрачный портфель?
– Правильно, отец. Курить – здоровью вредить, – изрек один из них, и вся троица разразилась хриплым смехом.
Подъехал автобус, и Тихий занял место у окна. В автобусе, по обыкновению, на него наваливалась дремота, как утром, так и вечером. Он тщетно боролся с ней и на какое-то время проваливался в сон, затем просыпался и начинал ошарашенно озираться по сторонам, не проехал ли нужной остановки. Так и сейчас, волей-неволей, рассеянно глядя в окно, он засыпал, да и не мог не засыпать, если приходилось подниматься в пять часов утра, когда, наверное, все еще спят за исключением таксистов, водителей автобусов и троллейбусов, дворников да молодежи, любящей бессонные ночи и шумные компании. В автобусе сидели такие же уставшие люди, как и он. Кто-то пошатывался из стороны в сторону, кто-то равнодушно глядел перед собой, кто-то сидел с таким отстраненным видом, как будто находился не в автобусе, а в каком-то другом месте, может быть на курорте, на котором ему никогда не побывать. Сзади Тихого сидела парочка влюбленных, которая громко смеялась. Старый двигатель тарахтел, словно на последнем издыхании, и в салоне пахло соляркой. По стеклу расползались капли вновь пошедшего дождя. Автобус поехал темными улицами. Тихий дремал, прислонившись щекой к стеклу. Автобус встряхивало на каждой колдобине, дорога была такой паршивой, словно здесь асфальт не меняли с 50-х годов прошлого века. Впрочем, Тихий привык к такой езде, да и не был он автолюбителем, чтобы мог возмущаться и писать жалобы. Ездил себе на автобусе и не злился, не в его силах дорогу было поменять.
По дороге Тихий вспоминал, чем же может порадовать его холодильник. С недавних пор, как ушла жена (а это печальное событие произошло чуть больше двух недель назад), Тихий начал жить в соответствии с холостяцкими традициями. Только, несмотря на свой возраст, он был неопытным холостяком, и человеку, долгое время прожившему с семьей, трудно жить в одиночестве. За всей квартирой приходилось следить самому, вытирать пыль, ходить в магазин, готовить, стирать, – Тихий со своей работой и выходными, которые он проводил в библиотеке, не мог с этим управиться. Едва справлялся с тем, чтобы приготовить себе нехитрый ужин, какую-нибудь кашу или вермишель, ну или мог сварить кусок мяса, только в последнее время мясо он ел нечасто – инфляции, скачки цен, а зарплата оставалась практически на том же уровне. Жена злилась на него, что не ищет лучшей доли, а он думал: «Бог с ним, с мясом-то, и так проживу». Мучительные размышления Тихого окончились тем, что он решил, что приготовит обыкновенную яичницу: и хлопот мало, и, может быть, прибраться успеет, простирнуть кое-что из одежды. С этими мыслями он и вышел на своей остановке, дошел почти до подъезда и вдруг вспомнил, что дома нет яиц и в магазине последний раз он был несколько дней назад. Ничего не оставалось делать, как развернуться и, подставив лицо неприветливому ветру, побрести к магазину. Тихий украдкой достал деньги из внутреннего кармана куртки и при неверном свете фонаря убедился, что денег хватит. А то раз было, совсем замечтался, забыл о деньгах, а продуктов набрал, как на зимовку, стал расплачиваться на кассе, а денег нет. С тех пор Тихий всегда пересчитывал деньги, чтобы не испытывать конфуза.
У самого крыльца магазина околачивались пьяницы в надежде сообразить с компаньонами на бутылку. Выпить не вопрос, в ближайшей подворотне или подъезде теплое местечко всегда найдется. Иногда местные алкаши обращались к Тихому и просили денег на выпивку. Он внимательно глядел на испитые пропащие лица просителей и чувствовал что-то похожее на сочувствие. Некоторые заметили, что, когда ни попросишь, Тихий всегда дает деньги, и начали злоупотреблять его сочувствием. Тогда Тихий принял контрмеры и стал появляться здесь как можно реже, однако в деньгах не отказывал. «Спившиеся, но все равно люди-то. Не по себе судить надо, а по другим людям», – любил повторять Тихий себе в назидание.
Только на этот раз знакомых пьяниц не было и денег у него никто не просил. Тихий не расстроился и не обрадовался, а воспринял это как должное. В магазине прошелся между рядами, прицениваясь, купил яиц, хлеба, два пакета молока и кефира, некоторое время с задумчивостью повертел в руках упаковку с сыром, да отказался, решив сделать назавтра бутерброды с колбасой.
Шагал из магазина медленно, еле ноги волоча. Долгий и утомительный денек выдался, все-таки с пяти утра на ногах. У подъезда на скамейке собралась местная шпана и распивала водку. Тихий минул их, словно призрак, и скрылся в теплом и темном подъезде. Воздух был затхлый, пропитанный запахом мочи и еще невесть чем.
Тихий, не изменяя своей привычке, сунул мизинец в отверстие почтового ящика, проверяя, нет ли свежей газеты. Но вместо нее палец наткнулся на огрызок яблока, и дверца со скрипом открылась. Сорванный замок бессильно болтался на одном болтике. «Ладно, завтра отремонтирую, – решил Тихий, – и уточню на почте, присылали ли мне новый номер газеты». Стены подъезда были изрисованы черными каракулями неудавшихся художников, которых великое множество в спальных районах, странно лишь то, что их творчество так одинаково и примитивно. Вдавил деформировавшуюся кнопку девятого этажа, и старый лифт лязгнул дверями. В лифте было наплевано, под ногами шелуха от семечек и окурки. «Неужели по-человечески нельзя? – думал он. – Поплевал шелуху в кулек из газеты, сигарету выкурил на балконе любого из этажей, а бычок затушил и выбросил в мусоропровод. И зачем сплевывать на пол?» Тихий каждый раз расстраивался при созерцании такой неприглядной картины. На своем этаже при свете одной-единственной тусклой лампочки, которую любили выкручивать и разбивать чуть ли не каждую неделю, долго копался в портфельчике в поисках ключей, пока не хлопнул себя по лбу и не достал их из заднего кармана брюк, догадавшись, отчего так было неудобно ехать в автобусе.