Инсургент
Шрифт:
Ничего страшного! Дуло как всегда зимой, без особого намека на ураган. Да и на Петроградке сперва было относительно спокойно. И тем более в районе Гражданки.
Но это было в полдень, когда лыжники стартовали. А уже через минут двадцать после выстрела пушки все кардинально изменилось. Мамашу с санками, на которых сидел ребенок в шубке, смахивающий на маленького медвежонка, чуть не снесло на Сампсониевском мосту. Она решила не сопротивляться и развернулась в обратном направлении, к Финляндскому вокзалу. Катить сани против ветра стало просто невозможно.
Лыжники
Зиновий Годин не мог подвести отчима. Ведь он даже фамилию его теперь носил – Жариков. А Жариков Михаил Моисеевич всегда настаивал, что нельзя распускать нюни и надо вести себя по-мужски. К тому же он и был тем самым тренером, кто, возможно, являлся неплохим лыжником, но был отвратительным метеорологом.
Парковая трасса была не укатана. Ураган нарастал, и град бил в лицо. Зиновий шел, не оглядываясь, получая хлесткие удары градом прямо в лицо. Больно. И никого вокруг. Видимость нулевая. Небо заволокло мутью и чернотой. Зиня не имел представления о религиозных догматах, но из книг почерпнул много аллегорий и запомнил слово «ад». Может он такой? Слякоть, град, стреляющий пулями и оставляющий на лице кровоподтеки, мороз, мгновенно леденеющие на нем лыжные брюки и варежка!!! Черт возьми, на левой руке ее не было! Видно, потерял…
Холод обжигал лицо и оголенную руку. С каждым новым порывом Зиновия словно обдавало кипятком. Но пути назад не было. Таких вариантов мозг даже не прикидывал. И отказывался признавать очевидное – найти во мраке и ледяной пурге нужное дерево с красным галстуком не представлялось возможным.
Он отталкивался лыжными палками, но, казалось застревал в снегу, волочась на одном месте. День превратился в ночь. Мрак опускался с неба ледяной серой глыбой. Отколовшиеся из нее льдинки свистели вокруг и закручивались словно в водовороте спиралевидными вихрями.
Все заблаговременно привязанные тренером галстуки уже сорвало с деревьев и унесло с дистанции на несчитанные километры. Но один, хоть и развязался, все еще болтался на ветке паркового клена с тощим стволом. Еще один такой порыв – и клен выдернуло бы вместе с корнем. Что до галстука – то он продолжал висеть на ветке вопреки всем обстоятельствам.
Лыжник шел интуитивно. Сознание прокладывало маршрут, словно в голове функционировали гироскоп и акселерометр. Он достиг цели вне всякой логики. Онемевшая кисть руки не разжималась. Пальцы сжались в кулак и срослись с лыжной палкой. Галстук лыжник сорвал правой рукой, освободив ее от оставшейся варежки. Как только галстук оказался у него, тощий клен вырвало из земли и унесло в неизвестном направлении.
Теперь оставались километры пути назад. Но дистанция уже не казалась мрачной копией ада. Он выполнил задачу. Его миссия завершилась. Онемевшие руки и обмороженное лицо – цена, которую он готов был заплатить. Потом он проведет в больнице почти неделю. Все на этот раз обойдется.
Каждый день на больничной койке он будет просыпаться счастливым. Оттого, что заслужил уважение. Оттого, что был единственным, кто не побоялся стихии. Оттого, что способен на любой подвиг и знает, что достичь цели могут лишь упорство и безудержная храбрость. Оттого, что видел эти глаза, глядящие на него с подобострастием и благоговением. Отчима, и главное – завистливых пацанов из интерната…
Всякий раз, рисуя в воображении тот самый фрагмент финиша, когда он извлекает галстук из нагрудного кармана куртки, он улыбался во сне. Всякий раз рот растягивался в улыбке оттого, что Зиновий Годин представлял себя исполином, способным остановить бурю и пройти сквозь нее к солнцу. Солнце не светит трусам, солнце греет только избранных…
Это была даже не улыбка, а скорее ухмылка. В ней скрывалась и толика пренебрежения к простым смертным. Им никогда не достичь финиша и не дотянуться до галстука. До своего галстука.
…В день перед выпиской в палату пришел отчим.
– Мама передала фрукты и вкусняшки. Завтра утром тебя выпишут. Благо, у нее связи в медицинских кругах, пристроили тебя сразу. А-то – потерял бы палец. Во всяком случае безымянный на левой руке – так точно.
– Я и сейчас его не чувствую – признался Зиня.
– Не говори глупостей. Анализы хорошие – некроза нет. Постепенно чувствительность восстановится. Спасли твой палец. Но я, конечно, дурак, что устроил этот чертов забег. А ты должен был развернуться. Иногда не нужно выполнять глупые приказы. Или хитрить. Не всегда же идти напролом. Хотя что я тебе, упрямцу, говорю. Ты прости меня.
– Мне не за что Вас прощать, Михаил Моисеевич. Я благодаря вам чувствую себя всемогущим. Победителем.
– Ладно. Хорошо, что все обошлось. Но галстук – не знамя победы, а всего лишь тряпка. Не стоило так рисковать. Да, даже если б знамя было. Рассказать анекдот в тему?
– Давай, дядь Миша.
– Бывший портной Рабинович попадает на фронт в разведку. Ему ставят боевую задачу: захватить и доставить знамя немецкой дивизии. Он отвечает: «Есть!» и проносит флаг немцев ровно через час. Командир спрашивает: «Рабинович, как тебе это удалось? Ни одна заброшенная в тыл к немцам группа не справилась…» Рабинович отвечает: «Товарищ командир, задание было весьма легким. Я им наше знамя – они мне свое!»
Зиня захохотал. Анекдот понравился. Но потом вдруг спросил:
– Дядь Миша, он же портным был до войны, Рабинович этот. Мог вообще не рисковать – сшил бы знамя и преподнес в виде трофея.
– И то верно! – согласился отчим, – Мотай на ус. Иногда лучше свое знамя сшить, чем за чужое жизнью рисковать. А тем более за какой-то кусок красной ткани руки обмораживать. Хорошо, что сохранили пальцы. Могли и ампутировать, если б не вовремя обратились… Мама б твоя меня съела с потрохами.
Зиновий задумался. И над тем, что флаг – лишь символ, который легко заменить своим и сделать почитаемым другими. И над тем, что дядю Мишу могли съесть с потрохами. Эта мысль потребовала уточнения.