Интеллигент в первом поколении

Сукачев Вячеслав Викторович

На обратном пути Вере Николаевне повстречался Бездомцев. Вернее, вначале она увидела сизоватый дымок, тонко струящийся между стволами, а потом и Бездомцева, одиноко сидящего у костра. Что-то такое было в его позе, одиночестве, маленьком костерке среди непомерно огромной тайги, что заставило Веру Николаевну невольно сдержать шаг и пожалеть Бездомцева почти материнской жалостью. Краем уха она слышала, что он практикует дома, зарабатывает хорошие деньги, проворачивает какие-то махинации с золотом, но сейчас ей не хотелось в это верить. Вечно готовый вспылить, наговорить самые ужасные глупости, он казался Вере

Николаевне составленным из треугольников или что-нибудь в этом роде. У него было длинное узкое лицо, острые плечи и чрезвычайно разболтанная походка, и всегда у него что-нибудь торчало углом: локоть, колено, лопатка под нейлоновой рубашкой.

Заметив Веру Николаевну, Бездомцев вскочил и обрадованно пригласил:

— К нашему шалашу, Вера Николаевна.

— А вы разве не один? — она встревоженно огляделась.

— Это так говорят, — улыбнулся Бездомцев, — во множественном числе. А вам везет — полнехонькая корзина.

— Зато у вас, я смотрю, полнейшее невезение, — Вера Николаевна присела к огню, чувствуя необыкновенно домашний, удивительно близкий и понятный уют от легонько всхлипывающего костерка.

— Ну что вы, Вера Николаевна, — Бездомцев присел напротив и закурил, — день у меня сегодня бесподобно везучий… Вначале, волею коллектива, я попал в тайгу, это ли не везение? С тайгой у меня, Вера Николаевна, мно-огое связано. Вы даже и представить не можете, как много… А потом вдруг приходите вы, с корзиной, в платочке, совсем не похожая на ту, что едва здоровается со мною в ординаторской! — Бездомцев опять улыбнулся и пристально посмотрел в глаза Вере Николаевне. — Это ли не везение? Так что мы с вами равны.

— А что у вас связано с тайгой? — полюбопытствовала Вера Николаевна, сделав вид, что не слышала о корзине, платочке и ординаторской.

— С тайгой? — Бездомцев задумался. — Многое… Я ведь в детдоме воспитывался, Вера Николаевна, сирота… казанская. А из детдомов в ту пору принято было убегать. Вот я и бегал. По месяцу в тайге прятался. Вот эти грибы, — он кивнул на корзину, — сырыми едал… Но это разговор невеселый, Вера Николаевна, скучный разговор, А мне бы не хотелось, чтобы эту нашу встречу вы вспоминали со скукой… Но и веселить, увы, не умею.

— И не надо, — тихо и серьезно попросила Вера Николаевна. — Здесь и так очень хорошо.

И в самом деле здесь было хорошо, очень хорошо, неповторимо хорошо. Возможно, чтобы это понять, Вере Николаевне нужна была именно эта минута среди тысяч и тысяч других, именно эта и никакая другая, чтобы ей стало вот так хорошо, уютно и покойно у маленького костра среди большой тайги. Случись другая минута, и, как знать, пришли бы другие мысли, чего-то вдруг недостало или мешало бы что-нибудь, тонкий свист комара, например, Бездомцев… А сейчас — нет. И мысли были… О южном городке, пляже и коротких кострах, которые разводили из оставленных на пляже газет. Именно у такого костра и нашел ее Палашников… Да, для этого тоже нужна была своя минута, именно та, в которую он подошел к ней и спросил… Неважно, о чем он тогда спросил, гораздо важнее — как спросил и как она услышала…

— Вы красивая, Вера Николаевна, — неожиданно сказал Бездомцев. — Вам, наверное, часто об этом говорят?

Вера Николаевна с усилием оторвала взгляд от костра и с удивлением посмотрела на Бездомцева.

— Спасибо… Но я не люблю таких комплиментов.

— И Красильников, наверное, уже сказал, — как бы разговаривая с самим собой, задумчиво произнес Бездомцев. — Наверняка — сказал… Вы не любите мужа, Вера Николаевна…

Она поразилась не словам, нет, а тому удовольствию, с каким Бездомцев выговорил их. Он словно бы наслаждался этими словами, их смыслом и потому почти весел был. Зачем-то ему надо было, чтобы она не любила мужа.

— Почему вы это говорите мне? — раздражаясь, спросила она.

— Почему? — Бездомцев усмехнулся, и лицо его перекосилось в треугольник. — Все очень просто, Вера Николаевна, оч-чень просто… Я объясню… Когда-то меня обманула женщина, очень красивая, как вы… С тех пор я перестал верить красоте и дал себе слово не верить никогда. Понимаете? И вдруг приезжаете вы… Очень красивая женщина. Серьезная. Строгая. Я целый год наблюдал за вами, и вы, Вера Николаевна, чуть было не изменили мое представление о красоте. Да, я уже готов был ошибиться во второй раз, и тут появился Красильников… Не обижайтесь, Вера Николаевна, я не хотел и не хочу говорить вам неприятные слова, но как-то так получается… Знаете, липнет ведь к красоте всякое дерьмо. Извините… Я очень верил в вас. И сейчас…

— Хватит, Бездомцев! — глухо оборвала Вера Николаевна. — Что вы понимаете в красоте? Господи, его один раз обманули, и он готов… Ладно… Пора идти.

Ей было горько и больно за потерю того душевного состояния, которое появилось на минуту и так глупо оборвалось на монологе Бездомцева. Нет, он не обидел ее, он просто украл лучшие минуты жизни, которые она собиралась прожить.

8

Когда они вернулись к машине, там уже пир шел горой. Всю снедь, которую захватили из дома, выставили на широко расстеленное покрывало, нажарили шашлыков (по этой части большим специалистом считался Петр Иванович) и — пошла писать губерния. Встретили их шумно, налили но штрафной, и Вера Николаевна, нимало не думая, хватила почти половину стакана «Старорусской». Нет, не забыла она слова Бездомцева, и видеть теперь его ей было неприятно.

— Вот, природа, — говорил Петр Иванович, — душу очищает. Почаще бы нам, а?

— Сиди, — урезонила мужа Мария Александровна и передразнила — Душу очищает. А сколько мне сил понадобилось, чтобы тебя на это очищение вытащить. По телевизору, видишь ли, сегодня футбольный матч… Очистители.

— Нет, и в самом деле здесь так интересно, — восхитилась Тоня, — а мы за сколько лет впервые собрались.

Тоня сидела рядом с Красильниковым. Она успела привести себя в порядок, даже кофту переменила и смотрелась этакой хорошенькой куколкой из галантерейного магазина.

— Вот, жизнь к закату пошла, — вздохнул Петр Иванович, — а много ли у нас таких дней было, Мария Александровна? Голодовки, война, работа, дети. И все бегом, бегом, оглянуться некогда было. Я в войну, Вадим Сергеевич, санитаром служил, такого насмотрелся, упаси бог…

— Очень интересны им твои побасенки, — опять перебила Мария Александровна, — это тебе — война, а им — кино.

— Почему, очень интересно, — возразила Тоня…

Пообедав и немного отдохнув, решили еще раз пройтись по ближайшим релкам.