Интендант третьего ранга
Шрифт:
– Савелий!
– раздался сверху голос Саломатина.
– Ты скоро?
Крайнев чиркнул по коробку сразу тремя спичками, поднес огонек к краю бикфордова шнура, дождался, пока тот уверенно затлеет. Затем схватил веревку и оттолкнулся от опоры. Его мотнуло вбок, закружило. Он стал подтягиваться на руках. Не получилось. Его раскачивало, приходилось изо всех сил держаться за веревку, а зажать ее ногами не получалось - ноги в сапогах скользили. "А шнурто горит!" - вспомнил Крайнев и, несмотря на ледяной ветер, спина его стала мокрой.
В следующий миг веревка дернулась, пошла вверх, через несколько мгновений Крайнев спрыгнул на доски настила. Саломатин и Седых бросили
– Тронулся!
– закричал на него комбат.
– Крикнуть не мог! Ходу!
Они пробежали мимо поста. Крайнев заметил ноги убитого унтерофицера, торчавшие в проходе между мешков с песком. С них ктото успел снять сапоги.
"Звали мы вас сюда?" - зло подумал Крайнев.
Они скатились по насыпи, вздымая вихри снега, заскочили в седла и погнали лошадей. Пригибаясь к шее жеребца, Крайнев подумал, что если запал не сработает, придется возвращаться. Вторая попытка акробатического этюда с веревкой, решиться будет трудно. Надо было использовать два взрывателя. Не подумал…
Горячий ветер ударил всадников в спины, обдал метелью обломков. Грохот взрыва накатился позднее. Рядом с Крайневым ктото вскрикнул, но с коня не упал. Испуганные лошади прибавили, лес вырастал на глазах. Оглянувшись на скаку, Крайнев заметил: обе фермы сорваны с опоры и обрушились в реку, мост напоминает растянутую букву "М" с пустой бетонной опоройстолбом посередине…
– Здорово!
– закричал рядом Саломатин.
– Молодец, Савелий! Сделал, как надо!
Крайнев оскалился в ответ. Им предстояло двое суток пробираться в Кривичи, путать следы, вторую ночь подряд ночевать в на морозе в лесу, но на душе было весело.
16
В Кривичи они вернулись засветло. Оставив коня на попечение Саломатина, Крайнев шел по улице, как был: в форме немецкого фельдфебеля со стальной бляхой на шее. Только "шмайсер" оставил в школе, заменив его привычным карабином. Встречные прохожие с любопытством посматривали в его сторону, но не заговаривали. Молча кланялись. Крайнев машинально кивал в ответ. Мысленно он был дома. Сейчас Соня нальет в корыто в корыто горячей воды, сотрет жесткой мочалкой грязь и пот с тела, затем он сбреет трехдневную щетину… Пышущая жаром печь вернет подвижность застывшим на морозе суставам, на столе появится миска горячих щей и бутылка "русиш специалитет". Соня сядет напротив и, подперев подбородок ладонями, будет смотреть, как он ест. Придет миг, когда он не выдержит: бросит ложку и потянется к ней…
У ограды фельдшерского пункта топталось несколько женщин. Завидев Крайнева, они вытянулись, как кошки, учуяв сметану, но Крайнев даже глазом не повел. Сегодня прием закончен…
Соня не встретила его на пороге, он и не ждал - посыльного не отправляли. Протопав по коридору, Крайнев толкнул дверь и замер на пороге…
Соня стояла у койки, словно пытаясь заслонить ее спиной. В глазах ее плескался испуг. Крайнев машинально сделал шаг в сторону, и увидел накрытого одеялом человека. Он тоже заметил гостя. Приподнялся. Некоторое время мужчины молча разглядывали друг друга. Незнакомец был худ, можно сказать, истощен, щеки и кончик носа, обожженные морозом, почернели, но даже такой (Крайнев признал это с горечью) он был красив. Какойто диковатой, восточной красотой. Затянувшееся молчание нарушила Соня.
– Это мой муж, Яков Гольдберг, - сказала она робко.
Крайнев потянул карабин с плеча.
– Нет!
– закричала Соня, раскидывая руки в стороны.
– Тихо, Сонечка!
Гольдберг спустил ноги на пол. Он был в подштанниках (Крайнев со злостью распознал свою запасную пару).
– Соня почемуто решила,
– Я уверял, что такого не может быть, но она не верит. Ничего, что я только в белье? У меня нет другой одежды.
Крайнев кивнул и поставил карабин под вешалку.
– Нам надо поговорить, Соня!
– сказал Гольдберг.
– Помужски.
Соня мгновение помедлила, но вышла. Проходя мимо вешалки, ловко забрала карабин.
– Всегда была трусихой!
– заметил Гольдберг.
Крайнев расстегнул шинель и уселся напротив. Достал из кармана трубку и пачку табаку. Гольдберг жадно смотрел, как он набивает трубку. Крайнев нашарил в кармане обрывок немецкой газеты, бросил на стол. Гольдберг, не ожидая дополнительного приглашения, ловко скрутил цигарку и прикурил от керосиновой лампы. Крайнев воспользовался спичками. Некоторое время они молча курили, пуская дым к потолку. Цигарка Гольдберга кончилась первой. Он с сожалением примял огонек пальцами и положил окурок на стол.
– Хороший табак! Немецкий?
– Голландский.
Гольдберг завистливо вздохнул.
– Плен?
– спросил Крайнев.
Гольдберг кивнул.
– Как уцелел?
– Выдал себя за грека.
– Поверили?
– Повезло. В институтском общежитии жил с Костей, греком из Одессы. Хороший парень, дружили. Научил меня болтать погречески. Не так, чтоб в совершенстве, но объясниться мог. В плену нас построили, стали выводить "комиссаров" и евреев. Ко мне подошли. Говорю: "Грек!" Смотрят волком. "Юден? Папирен?" Какие у меня документы? Своито выбросил. Думал: "Все!" Вдруг подходит офицер и - погречески. Воевал он там… Разговариваем, он улыбается. Видно, приятно вспомнить. Говорит мне: "Повернись боком!" Встал. Он тычет пальцем: "Греческий профиль! Нихт юден!" Стал я Павлиади Константином Дмитриевичем, военврачом третьего ранга, родом из Одессы…
– Дальше!
– потребовал Крайнев.
– Загнали за проволоку. Пустое место, ни еды, ни воды. Голыми руками рыли норы, как звери. Первыми умерли раненые, потом пришла очередь здоровых… Ваши бойцы пережили, знаете. Все б передохли, если б не понадобилось чинить мост, взорвали его наши перед отступлением. Погнали на работы, а рабочую скотину принято кормить, - Гольдберг усмехнулся уголками губ.
– Хотя какой там корм! Баланда из брюквы. Женщины нас спасли, простые деревенские бабы… Каждое утро у моста с узелочками. Немцы на них и кричали, и били, и даже в воздух стреляли - все равно! Охранникам надоело, престали. А бабы кто картошки, кто хлеба, кто яичко вареное, - голос Гольдберга вдруг дрогнул.
– А ведь сами не сытые и дети у них! Я там поклялся: выживу, приеду в те места, и буду лечить этих баб, детей их до скончания века!…
– Дальше!
– Погоди!
– Гольдберг оторвал от куска газеты клочок, не спрашивая, отсыпал табака из пачки Крайнева и свернул вторую цигарку. Прикурил от лампы.
– Не просто это. Лучше с самого начала.
– Давай!
– согласился Крайнев.
– Соня тебе рассказывала… Не был я в институте бабником! В том смысле, что не бегал за ними. Они бегали. Папа с мамой мои постарались, рожа красивая, девки и млели. А мне что? Возьмут за ручку, отведут в комнатку, напоятнакормят, постельку расстелют… Зачем отказываться? Некоторые потом в деканат жаловались: не женится! Вызывают: "Обещал?" "Нет!" - отвечаю. Они - к ней: "Обещал?" "Нет, но я думала…" Мне выговор по профсоюзной линии - учись дальше! Был бы комсомольцем, исключили б и выгнали. Что взять с несознательного?…