Интерконтинентальный мост
Шрифт:
Глава шестая
Несмотря на сильный мороз, Петр-Амая держал порядочную скорость: ему не терпелось поскорее добраться до бригадного дома Папанто, увидеться с Френсис, которая все эти дни оставалась одна: оленевод с семьей откочевал к Колючинской губе и намеревался не ранее, чем через месяц, возвратиться в окрестности Уэлена, чтобы важенки могли отелиться в защищенных от пурги и ветра ложбинах, долинах рек и ручьев, сбегающих с окрестных сопок.
Петр-Амая туго затянул шнурок капюшона. Свободным оставалось лишь небольшое отверстие для глаз и дыхания. Опушка из росомашьего меха не индевела, и обзора для того, чтобы держать верное направление, было достаточно.
Снег за эти тихие безветренные дни еще больше уплотнился, и скольжение было далеко не идеальным, скорость уменьшалась, и Петр-Амая досадовал на невольную задержку. Но за замерзшей гладью озера Эле-Лылы вдруг откуда-то повеяло самым настоящим теплом, и Петр-Амая даже откинул капюшон. «Первое дыхание весны», — подумалось. Значит, температура воздуха пошла вверх, теплый ветер дошел до Чукотского полуострова.
Снегоход мягко повторял очертания холмистой тундры, сглаженной толстым слоем снега, и иногда движение становилось таким плавным, что напоминало ход лодки по спокойной воде уэленской лагуны.
Солнце поднималось все выше, и левой щекой Петр-Амая улавливал ощутимое тепло его лучей.
Хорошо сейчас отцу! Его снегоход плывет по белым склонам Юго-Восточных сопок, глаза ищут полузанесенные снегом ловушки и пасти с добычей. Идешь к ним, и сердце бьется в нетерпении: а вдруг там пусто или, на счастье, лежит пушистый комочек желанной добычи? Но самое главное — это вбирание в себя чистого, безграничного простора, воздуха, света и движения! И все это ничем не ограничено, кроме времени возвращения: можно двигаться в любом направлении, куда тебе захочется!
Френсис ждала на улице, на бугорке, наметенном у домика еще первой пургой, в самом начале зимы. Одетая в длинную камлейку с капюшоном, она напоминала старинные изображения на моржовых бивнях.
Когда Петр-Амая на малом ходу подвел снегоход к ее ногам, сердце его готово было выпрыгнуть из груди от волнения и нежности. Заглушив двигатель, он выскочил и принял в объятия Френсис.
— Я почему-то никогда тебя так не ждала, как теперь, — шептала она. — Будто первое свидание или после долгой-долгой разлуки. Не знаю, что со мной делалось в эти полтора дня!
— А тебе вредно волноваться! — с улыбкой сказал Петр-Амая.
— Я всячески старалась успокоить себя, — оправдывалась Френсис. — Слушала музыку, смотрела хорошие картины.
В доме у Папанто была собрана коллекция голографических копий лучших произведений живописи. В большой комнате можно включить скрытые проекторы, и стены ее оказывались увешанными картинами в роскошных золоченых рамах. Достоинство такой коллекции увеличивалось еще и тем, что ее можно было по желанию менять.
Вот и сейчас, войдя в гостиную, Петр-Амая заметил, что сегодня на стенах комнаты — Ренуар. Главное место занимали три картины: два портрета актрисы Жанны Самари и картина «Девушки у моря».
— Правда, прекрасно? — спросила Френсис, прижимаясь к Петру-Амае.
— Я всегда любил Ренуара, — сказал Петр-Амая, погладив по голове Френсис.
За обедом Петр-Амая рассказывал о том, чего не могла видеть Френсис на экране во время визита высоких гостей. Она искренне огорчилась, услышав о неожиданном недомогании своего патрона Хью Дугласа, и расхохоталась, узнав, что первую медицинскую помощь Шеф получил от самого Председателя Президиума Верховного Совета СССР!
— Как это хорошо, когда высокий государственный деятель умеет делать еще что-то человеческое, — заметила она задумчиво. — Наш президент любит вспоминать, что в молодости он работал в механической мастерской своего дяди.
— Ну, ваши президенты, в основном, были юристы, бизнесмены, ученые и даже киноартисты, — напомнил Петр-Амая.
— Нет, все-таки это хорошо, что ваш президент врач. Это вызывает доверие и уважение. В кухлянке и малахае он показался мне совсем простым человеком…
Потом Петр-Амая со слов матери поведал, как происходила трапеза в яранге.
— И они пытались обходиться одними охотничьими ножами? — с интересом спрашивала Френсис. — Должно быть, это было страшно забавно!
— Мама говорит, что еда им очень понравилась, и ваш президент даже велел записать несколько рецептов.
У временных обитателей бригадного дома вошло в привычку каждый вечер перед сном совершать небольшую прогулку по тундре, в окрестности, представляющие занесенную снегом долину небольшой речки.
— Когда у меня родится ребенок, — мечтала вслух Френсис, — мне бы хотелось жить в такой тишине.
— Ты и будешь жить здесь, пока наш сын не окрепнет, — ласково сказал Петр-Амая.
— Ты все-таки уверен, что будет сын?
— Ты же сама сказала!
— Да, врач в Анкоридже сказал мне, что будет сын… Но вот моя мать говорит, что нельзя быть уверенным, пока человек не появится на свет. И вообще, она считает, что это грешно — предсказывать, кто будет. Желать можно, но безмолвно, и не надо говорить о своем желании вслух, чтобы не рассердить богов.
— Каких богов?
— Ну, наших, эскимосских, — простодушно ответила Френсис, не заметив насмешки в вопросе.
— А потом, когда вырастет ребенок, окрепнет, можно и в Уэлен переселиться. В отцовский дом.
Скрип снега был громким и резким в тишине тундры, и голоса уходили и гасли совсем рядом.
Оба они, и Френсис, и Петр-Амая, инстинктивно избегали трудных вопросов: о своем неоформленном браке, будущем гражданстве новорожденного. Как-то зашел разговор об этом, и Френсис с неожиданным благоразумием посоветовала:
— Пусть время рассудит. Для нас главное одно: счастье и здоровье нашего будущего ребенка. Все остальное не так уж и важно.
Дни заметно становились длиннее. Весенняя пурга сменялась солнечными долгими днями, съедающими ночное время. Да и ночи от ослепительного снега и ясного неба казались светлыми, хотя полночного солнца еще не было: оно еще уходило за горизонт, но уже ненадолго.
Петр-Амая вставал рано и около часа бегал по берегу озера, наслаждаясь утренней свежестью, светом и воздухом. Если задувала пурга, он выходил обнаженный в ветер и снег и принимал, как он называл, «тундровый освежающий душ».