Интерконтинентальный мост
Шрифт:
— Здесь, должно быть, детям хорошо, — задумчиво сказала Френсис.
— Будет у вас свой, — ласково произнесла Тамара, — можете с нами жить.
— А ведь раньше, — вступил в разговор Петр-Амая, — существовали так называемые летние пионерские лагеря. Иногда это даже были настоящие загородные дворцы, куда отвозили после школьных занятий детей. Там они жили по строгому расписанию. Причем часто бывало так; рядом в поле работали их родители, а здоровенные ребятишки лет по десять-пятнадцать били в барабаны, дули в трубы и с флагами ходили в так называемые походы, а по вечерам жгли костры и мечтали о коммунизме…
— Неужто так и было? — недоверчиво заметила Тамара. — Куда же смотрели родители?
— К счастью, такого рода лагерей было не так уж и много, — сказал Петр-Амая. — В большинстве районов дети все же приучались к настоящему труду. Они-то и построили коммунизм, а не те, кто отдыхал в роскошных пионерских лагерях…
Френсис не поняла и половины из этих разговоров.
Потом, вечером, она спорила с Петром-Амаей, доказывая ему, что это не так уж плохо, если дети живут в роскоши.
А он вспоминал студеные утра, когда так хотелось хотя бы еще на полчасика растянуть сладкий утренний сон. Но властный отцовский голос уже будил. Надо было выскакивать голым из дома в стужу, иногда в пургу. Это входило в систему физической подготовки уэленских мальчишек с шести-семилетнего возраста. И вообще, современное спартанское воспитание подрастающего поколения имело мало общего с тем, что было еще лет пятьдесят назад, когда считалось, что главная задача отцов и дедов — это обеспечить идущему на смену поколению «счастливое детство», под которым часто подразумевалась изнеженность, излишества в комфорте и полное забвение того, чем на самом деле будут заниматься эти мальчишки и девочки во взрослой жизни…
Задумываясь над будущим своего ребенка, Петр-Амая невольно вступал в спор с Френсис, которая почему-то опасалась того, что не успеет дитя появиться, как оно уже будет обладать ярко выраженным коммунистическим мировоззрением.
— Я хочу, чтобы наш ребенок одинаково любил и Америку, и Советский Союз, — говорила она.
— Но что-то все-таки будет милее. Хотя бы место рождения…
— Но только самую малость, — соглашалась Френсис. — Я верю, что у нашего ребенка будет такое большое сердце, что он будет любить все.
— Так же не может быть, чтобы человек одновременно был и коммунистом и капиталистом, — поддразнивал Петр-Амая.
— А почему бы и нет? А тот друг Маркса, Энгельс? Я в твоей библиотеке нашла книгу о жизни основателей коммунистического учения.
Петру-Амае трудно было спорить с Френсис, потому что иногда именно ее наивность оказывалась весьма острым и ловким оружием в полемике. И, кроме того, не хотелось огорчать ее.
Петр-Амая никогда не жил так полнокровно и наполненно. Просыпаясь среди ночи и прислушиваясь к сонному спокойному дыханию Френсис, он думал, что, наверное, в том и состоит настоящее счастье, чтобы быть рядом с любимой, делать любимую работу и наслаждаться тишиной и красотой природы.
Однако в последние дни, разговаривая по видеофону со своими земляками, Френсис все чаще становилась грустной.
Однажды вышел на связь и сам Хью Дуглас.
Шеф появился на экране видеофона как всегда ухоженный, гладко выбритый. После того, как Председатель Президиума Верховного Совета СССР оказал ему медицинскую помощь, о чем много и со вкусом писали американские газеты, у него еще более прибавилось уверенности в себе.
Хью Дуглас поинтересовался здоровьем своей помощницы, посетовал на то, что работы становится все больше, выразил зависть по поводу того, что Френсис живет в тишине и спокойствии тундры, велел беречь себя и передать привет Петру-Амае.
— Дорогая Френсис, — продолжал Хью Дуглас, — я оказался в довольно затруднительном положении. Дело в том, что твои земляки тайно живут на острове, который им не принадлежит. По соглашению с ними и с властями, с общиной Иналика, весь островок находится в распоряжении Американской администрации строительства Интерконтинентального моста. Как только уйдут льды, мы намерены устроить на берегу, как раз на том месте, где стоит поселок, новый причал…
— А что же со старым Иналиком? — тревожно спросила Френсис.
— Да с ним ничего нё будет! — заверил Хью Дуглас. — Речь идет о том, что охотники больше не смогут причаливать со своими байдарами и вельботами к месту, которое будет занято причалом… У меня большая надежда на вас. Поговорите, пожалуйста, с вашим отцом, с людьми. Может, они вас послушаются?
— Я попробую, — неуверенно пообещала Френсис.
— Надеюсь на ваше сотрудничество в этом деликатном деле, — сказал Хью Дуглас. — Я не хочу в данном случае обращаться к закону. Когда мы договаривались об уступке Малого Диомида, как будто никаких проблем не предполагалось. Я уважаю чувства ваших земляков, но, честно говоря, кое-чего не понимаю…
— Хорошо, хорошо, — поспешно еще раз пообещала Френсис.
В тот же вечер она вызвала по видеофону отца и долго с ним разговаривала. Петр-Амая на это время ушел из комнаты, но, когда он вернулся, он застал Френсис почти в слезах.
— Как бы мне самой не пришлось ехать в Иналик, — грустно произнесла она. — Отец сказал, что люди не слушаются его и не обращают никакого внимания на увещевания Мылрока. Они даже называют его предателем…
Чтобы развеять тоску Френсис, Петр-Амая часто возил ее в ярангу, в оленье стадо, катал по тундре на снегоходе, благо погода большей частью стояла солнечная и сравнительно теплая, хотя вокруг еще лежал нетронутый снег и реки и озера еще были покрыты толстым слоем льда. Пройдет не меньше двух месяцев, пока глазам не предстанут зримые признаки наступающего теплого времени: зеленая трава на первых проталинах, бурное таяние снегов и вскрытие рек.
И все же весна чувствовалась. Прежде всего она была в самом настроении природы, в солнечном свете, в цвете неба, в горизонте, ставшем далеким и ясным, открывшем затянутые зимней мглой и серыми облаками дальние зубчатые хребты.
Днем обычно Френсис была оживлена и радостна. Она как бы вбирала в себя весеннее настроение природы, пронизывалась солнечным светом и свежим ветром, спустившимся с дальних южных, уже теплых гор. Однако к вечеру, поговорив со своими родичами, она мрачнела и иногда часами сидела в большой гостиной, слушая музыку и созерцая старые, темные картины средневековых мастеров.
— Помнишь, — как-то спросила она Петра-Амаю, — ты мне рассказывал, что твои предки по эскимосской линии родом с мыса Дежнева, с Наукана, и их в старое время тоже насильно выселили?
Петр-Амая улыбнулся.
— Это правда, что мои предки из Наукана, но их не выселяли насильно, — ответил он. — Произошло это почти сто лет назад. Социализм в нашей стране только набирал силу. Многое делалось наугад, потому что строители новой жизни не только сами не имели опыта, но и не знали, каким на самом деле должно быть это будущее… Особенно сложно было с такими народами, как наш эскимосский или чукотский, которые ко времени революции только соприкоснулись с так называемой европейской цивилизацией… Социализм строился на самом деле далеко не гладко… Все было — и неудачи, и даже репрессии, почти авторитарные режимы, нарушения демократии, провалы в экономике, огромные расхождения между официальной пропагандой и Действительным положением дел… В начале пятидесятых годов прошлого столетия кто-то из приезжавших на Чукотку больших людей — так иной раз иронически называли руководителей из центральных районов или из областного центра — при посещении полуподземных жилищ Наукана решил, что так человек социализма не может жить… Видимо, этот человек был родом из России, потому что для него идеалом настоящего, достойного человека жилища была деревянная изба с большой печкой. И решено было строить для чукчей и эскимосов именно такие дома. А Наукан, как ты могла заметить, расположен на довольно крутом месте. При той примитивной технике возить кирпич и бревна — тогдашние главные строительные материалы — было довольно затруднительно. А раз решение одобрено правительством, надо его выполнять. И кто-то придумал очень остроумный выход: переселить науканцев на более удобные для строительства места. Но, вместо того чтобы выбрать новое место, расселили науканцев по нескольким чукотским селам. Часть попала в Уэлен, как мои предки, другие — их было большинство — в Нунямо, которое потом, в свою очередь, ликвидировали как бесперспективное село в конце семидесятых годов прошлого века. Некоторые семьи уехали в Лорино, в большие поселки, в город Анадырь, в бухту Провидения.