Интервью у собственного сердца. Том 1
Шрифт:
Гельдымамед, снова обращаясь только к моему отцу, сказал:
– Нельзя так дэлат. Родители должэн получат ее из моих рук! Иначе мнэ будэт позор!..
Папа подошел к моей маме и тихо сказал:
– Ты знаешь, Лелинька, я думаю так: ну какой смысл ему убивать? Ведь за это он же пойдет под суд, мы ведь все знаем. А кроме того, он же поклялся на Коране, а для туркмена нарушить такую клятву смертельный грех. А если она останется в городе, какая гарантия, что он через кого-то не попытается ей отомстить?
– Не знаю, – сказала сдаваясь мама, – ты лучше знаешь этот Восток. Возможно, что так и действительно лучше. Девочку очень жаль. Дай Бог, чтобы он слово свое сдержал.
И только одна Гюльджан, застывшая от безысходной тоски, все роняла и роняла слезы, повторяя одни и те же слова:
– Он убьет… он все равно меня убьет… я знаю…
В дом пришла заведующая женотделом, крупная решительная женщина. Внимательно расспросив обо всем, она обратилась к Гельдымамеду:
– Ну, смотрите, Гельдымамед! Дехкане вас боятся. Мы знаем. Но имейте в виду, Гюльджан мы в обиду никому не дадим! Чтобы не позже чем через месяц она была снова в Мерве, и мы направим ее на учебу. Через две недели приедем к вам в гости, ну и все увидим на месте. Раз нельзя иначе, давайте так и решим!
За окном уже стояла лошадь, запряженная в арбу, и пара верховых, появившихся неизвестно когда и откуда. Гюльджан усадили в арбу, покрытую кошмой, накинули ей на плечи шелковый цветастый платок, и гости уехали.
Спустя несколько недель выяснилось, что у Гельдымамеда его юной жены нет. Он вновь клятвенно заверил, что отвез ее, как и обещал, к родителям. Поехали в тот аул. Перепуганные родители сказали, что Гюльджан ни разу после замужества в доме их не была и Гельдымамед к ним не приезжал тоже. В городе забеспокоились. Решили послать к Гельдымамеду специальную комиссию для выяснения дела, но было уже поздно. Гельдымамед, у которого отношения с советской властью становились и без того с каждым днем все сложней, исчез. Вместе со всем своим имуществом он под охраной отряда басмачей пересек афганскую границу и ушел в Персию (Иран). Следов же Гюльджан так найти и не удалось. Вероятнее всего, было так: на следующий день после возвращения домой Гельдымамед, как и обещал, повез свою бывшую жену назад в ее родной аул. Выехать выехал, а приехать не приехал. Завел в глубину Каракумов и убил. А где именно? Попробуйте отыщите труп худенькой девчонки в безбрежном море буро-желтых песков, которые без конца передвигаются в виде сыпучих барханов с места на место. Не мог злой и мстительный Гельдымамед простить своей юной жене ни побега, ни комсомола. А слово? Да какое может быть слово у человека с черной душой?! Не зря так боялась возвращаться обратно Гюльджан. Чуяло ее сердце
Мама рассказывала, что отец до последнего своего часа не мог простить себе того, что поверил клятве Гельдымамеда. Впрочем, понять его было нетрудно. Ни до этого случая, ни после ни один туркмен ни разу ни в чем ему не солгал.
Беда, как и радость, чаще всего приходит в дом неожиданно. В апреле 1929 года папе моему был всего тридцать один год. Ну скажите, дорогие люди, при взгляде на человека в таком возрасте, способного положить на лопатки даже профессионального борца, человека, из которого буквально фонтанируют энергия и веселье, может ли прийти в голову мысль о каком-то несчастье? Мне было в ту пору пять с половиной лет. Многое относящееся к тем далеким дням побледнело и стерлось из моей памяти навсегда. Но тот драматический вечер я помню удивительно четко и по сей день. Я сидел за папиным письменным столом и рисовал цветными карандашами какие-то картинки. Только что пришедший с работы папа прилег отдохнуть на тахту. Мама жарила на керосинке ужин и рассказывала ему оживленно какие-то новости. Внезапно папа сказал неожиданно тихим и глуховатым голосом:
– Лелинька, сядь на минуточку со мной рядом.
Встревоженная не столько словами, сколько интонацией, мама бросила нож на сковородку и быстро к нему подошла.
– Сядь рядом, – еще раз тихо сказал папа. Он поднял рубашку и добавил. – Дай руку, нет, нет, вот сюда положи… Посмотри, какой твердый у меня живот…
Бросив карандаш, я во все глаза, обернувшись, смотрел, как мама осторожными движениями поглаживает его тело…
– Мама, – спросил я, – а что там такое?
Помню повернутое ко мне бледное лицо мамы с потемневшими глазами. Она взяла меня за руку и сказала:
– Ничего, ничего. Сейчас все пройдет. Ты пойди, побегай с ребятишками по двору. Я тебя потом позову…
Апрель в Туркмении – это приблизительно июль в России. Во дворе было тепло и тихо. Я вышел из ворот на улицу. Встретил нескольких сверстников. Затеяли игру в прятки. Южная темнота сгущается быстро. Фонарей на улице всего один или два. Полусвет-полумрак. И чем темнее, тем играть интереснее. Детские впечатления меняются быстро. Увлеченный игрой, о папе я уже забыл. И когда мимо меня пробежал куда-то мой дядя Левон, я не обратил на это никакого внимания. Через какое-то время к нашим воротам подъехал, шурша надувными шинами, фаэтон, запряженный парой лошадей. Из фаэтона выскочил дядя Левон, или, как я привык его звать, дядя Лева, и, не обращая на меня внимания (чего не было никогда), кинулся быстро во двор. На козлах сидел меланхоличный, загорелый до черноты перс, он грыз тыквенные семечки и шелуху сплевывал на подвязанные лентами хвосты лошадей.
Конец ознакомительного фрагмента.