Интервью у собственного сердца. Том 1
Шрифт:
– Попался, который кусался! Ну вот, теперь пока не поцелуешь, не отпущу ни за что!
Два слова о Мерве двадцатых годов… Как он не похож на сегодняшний город Мары… Никаких многоэтажных зданий и снующих во всех направлениях могучих самосвалов и сотен легковых машин самых последних марок. Никаких неоновых реклам, никакой Марыйской ГРЭС или Туркменского канала нет. Тогда это был маленький, типично азиатский городок, мало чем отличавшийся от подобных городков где-нибудь в Афганистане или Ираке. Двухэтажных домов в городе было всего два – горком партии и здание «Туркменторга» на улице Полторацкого. Но это были, так сказать, первые ростки новой Туркмении. Весь же город был совершенно иным, далеким от европейской культуры. Тихий патриархальный азиатский городок. Одноэтажный, с плоскими крышами, перерезанный вдоль тротуаров во всех направлениях каменными арыками. Никакого асфальта. Либо булыжник, либо грунтовая дорога с огромным слоем выгоревшей добела пыли. Возле каждого дома – тутовник, акация или тополь. По утрам – загорелый до черноты водовоз на заморенной лошаденке с огромной бочкой на телеге. Ведро воды – 2
Первый пассажирский автобус появился в Марах летом 1939 года. Машин было всего две. Ходили автобусы эти от хлопкозавода до Викиль-базара. И первым кондуктором в одном из них был мой товарищ по школе № 1 Колька Беляков. Ну, а я, разумеется, первым пассажиром. И, уж в чем не может быть никаких сомнений, абсолютно бесплатным. А вел первую машину по городу шофер Макс, Максим Петрович, могучего телосложения, рукава рубашки закатаны выше локтей, ворот нараспашку и на груди татуировка: огромный орел, несущий в когтях голую женщину. Почему я оказался в ту пору в Марах? Просто соскучился по родным местам и из Свердловска, по семейным обстоятельствам, на четвертую четверть в восьмой класс приехал доучиваться в Мары. Что это были за семейные обстоятельства? Мама из Свердловска переезжала в Москву, и я к началу учебного года тоже туда к ней приехал. Ну, а теперь снова о близких и родных. Я уже говорил, что если не всем, то очень многим обязаны мы своим родителям.
Мой папа, Аркадий Григорьевич Асадов, пользовался в городе огромным уважением и знали его практически все. Объяснялось это сразу несколькими причинами. Папа мой был превосходным педагогом, преподававшим математику сразу в нескольких школах. Ребята любили его искренне и светло. Обожали за справедливость и доброту, ценили прекрасное знание предмета. Эти свои чувства дети передавали своим родителям. Учениками моего отца были и туркмены, и армяне, и русские. А у родителей учеников, в свою очередь, было полно родственников и знакомых как в городе, так и в окрестных аулах. Ну, а добрая молва вещь довольно прочная.
А кристальная честность отца? К тому же он хорошо владел несколькими языками: русским, армянским, туркменским. Прибавьте к этим достоинствам еще редчайшую физическую силу – и образ справедливого и мудрого батыра не нужно и искать. Он налицо! Подтверждение тому – его постоянные и активные общения с самыми разными людьми. К отцу приезжали из ближних и дальних аулов, чтобы решить конфликт, получить хороший совет, решить какую-то проблему. Туркмены считали его своим, потому что он свободно общался с ними по-туркменски, русские – потому что по-русски, ну а уж армяне тем более, потому что он был сам армянин. И он охотно объяснял людям законы, помогал найти справедливость, гасил страсти спорящих, а случалось, что и помогал любящим найти свое счастье. Впрочем, идеального в этом мире, к сожалению, ничего нет. Случались, хотя и редко, но все-таки пробуксовки. И об одной из них я сейчас расскажу.
В одном из аулов, километрах в тридцати от города, жил знаменитый бай Гельдымамед. Знаменит он был как богатством своим, так и жестокостью. Был он чем-то вроде маленького царька, окруженный многочисленными прислужниками и родней. До революции, по законам шариата, у правоверного мусульманина должно было быть максимально четыре жены. Но это для обычного мусульманина. Гельдымамед был великий бай, коварен, могуч и хитер. И, по слухам, жен у него было гораздо больше, чем полагалось. Да и кто посмел бы оспаривать у него эти права?! После революции настоящая советская власть проникала в аулы Туркмении медленно, даже очень медленно. И повесить над юртой аулсовета красный флаг – вовсе еще не значило утвердить в ауле новую жизнь. Законы ислама были еще сильны. И хоть и нелегально, но почти все свои прежние байские права сохранял и Гельдымамед. И неважно, как там назывались его многочисленные жены – близкими родственницами, дальними родственницами или какими-нибудь работницами, никто всерьез спорить об этом не смел. Власть его была еще очень и очень сильна, и подпиралась она не только богатством, но и бандами басмачей, которые довольно свободно могли появляться из-за ближайшей границы и под прикрытием темной ночи исполнить любой приказ Гельдымамеда. На своих отличных ахалтекинских скакунах появлялись они так же быстро, как и исчезали. Но вот в 1926 году, как гром среди синего неба, стряслось неожиданное. Самая юная жена Гельдымамеда, пятнадцатилетняя Гюльджан сбежала в город! И сразу же пришла в дом к учителю Арташесу Асадову, попросила отвести ее в женотдел, сказала, что хочет вступить в комсомол и пойти учиться! Такого еще не случалось никогда. Мама моя приняла активнейшее участие в судьбе беглянки. Ее чисто умыли, одели, научили сидеть за столом и держать в руках карандаш. Не удивляйтесь, Гюльджан до прихода в город ни разу не сидела на настоящем стуле, ибо в юртах Туркмении ни столов, ни стульев не было никогда. План созрел моментально: обучить способную девушку русскому языку, чтению, письму, арифметике и срочно послать на курсы текстильщиц или на рабфак. И все бы именно так и произошло, если бы в дело не вмешался Гельдымамед. Появился он в городе удивительно скромно, без всякого сопровождения, тихо и незаметно. В дом вошел с обворожительной улыбкой на лице, кланяясь и прикладывая ладонь к сердцу. Долго пил чай на разостланной кошме, ибо столов и стульев демонстративно не признавал. Медленно наливал из цветистого чайника зеленый чай в пиалу и, положив за щеку набад – туркменский сахар, вел с отцом моим неторопливый разговор о различных делах, о погоде, урожае, ни единым словом не касаясь цели своего приезда. Но все в доме превосходно понимали, зачем явился грозный Гельдымамед. Мама моя, воспитанная на европейской культуре, с некоторыми азиатскими привычками смириться никак не могла. Она просто кипела от возмущения, глядя, как человек сидел в доме да еще и пил чай, не снимая шапки с головы. Она попросила мужа, который разговаривал с гостем по-туркменски, перевести ему, что в приличном доме сидеть в шапке не полагается. Папа не хотел переводить таких слов, но после настоятельных требований мамы все-таки перевел. Выслушав, Гельдымамед взглянул на нее презрительно, как на пустое место, и, не удостоив даже ответом, продолжал прерванный разговор. И вообще он не понимал, как такой хороший и уважаемый человек, как Арташес-ага, может позволить женщине находиться в комнате, где разговаривают мужчины?! У него в ауле ни одна женщина даже носа не посмела бы сунуть туда, где он беседует с гостем. Жена имела право только принести очередное блюдо, но и то ни в коем случае не появиться сама, а лишь просунуть руку из-за полога с кесой или чайником и тут же, ни разу даже не взглянув, исчезнуть, как дым. На стене висела грозная камча, с помощью которой жестоко пресекалось любое, даже крохотное нарушение традиций и правил дедов и отцов.
И когда папа перевел Гельдымамеду просьбу хозяйки снять папаху, тот в ответ только презрительно на нее посмотрел… Мама моя вспыхнула ярче алой косынки, в которой она ходила на работу и в женотдел. Она быстро подошла к Гельдымамеду и, одновременно пылая гневом и холодея от ужаса, схватила рукой его папаху и бросила ее на кошму. Под бараньей шапкой у Гельдымамеда, как и у большинства туркмен, была еще тюбетейка. Гельдымамед кинул на нее быстрый, белый от ненависти взгляд. Рука его дернулась и стиснула костяную ручку ножа в серебряных ножнах. Несколько секунд Гельдымамед неподвижно сидел, зажмурив глаза и, очевидно, беря себя в руки, а затем тихо сказал моему отцу по-туркменски:
– Если бы она не была твоей женой, за такое оскорбление я зарезал бы ее на месте. Ни одна женщина не смеет дотрагиваться до головы мужчины. Пусть она благодарит Аллаха, что осталась жива. Пойди, выведи ее во двор и побей палкой.
Разумеется, бояться гнева Гельдымамеда отец мой не мог. Во-первых, Гельдымамед был его гостем, а во-вторых, авторитет моего отца среди всех марыйских туркмен был так высок, что ни о какой ссоре не могло быть и речи, ну а, в-третьих, о физической силе «батыра Арташеса» Гельдымамеду было отлично известно. Разряжая обстановку, отец мой раскатисто рассмеялся и сказал маме:
– Ты знаешь, что он говорит? Он велит побить тебя палкой!
– Меня палкой? – уже отходя, рассмеялась мама. – Переведи ему, что я сама могу побить тебя и даже оторвать тебе голову.
При этом она подошла к мужу и, взяв его рукой за волосы, шутя покачала его голову из стороны в сторону.
Смотреть на такие кощунственные вещи спокойно Гельдымамед не мог. Он отвернулся и даже сплюнул от ярости. Но впереди было дело, ради которого он приехал, и Гельдымамед взял себя в руки. А он умел это делать отлично. На мою маму он больше уже не смотрел. Он просто ее не видел. Лицо его снова приняло благодушно-спокойное выражение. Он еще поговорил с хозяином на разные житейские темы и наконец, как бы между прочим, повел разговор о Гюльджан. Он сказал, что побег его молодой жены лег тяжким позором на его голову. Никогда ни одна туркменка не убегала от своего мужа. Он надеется, что Арташес-ага отлично его понимает. Он просит привести его бывшую жену. Он подчеркнул это слово «бывшую», так как после позора, который она навлекла на его род, он уже жить с ней больше не будет, а отвезет ее обратно к родителям в ее родной аул. И к тому же он не может держать в своем доме комсомолку. Нет, он ее не тронет. В этом он готов поклясться. Просто он вернет ее родителям, и все. Это его законное право. А от родителей она может снова, если захочет, вернуться в город, и в комсомол, и куда угодно. Но тогда позора на нем, как на муже, не будет. Он сам от нее отказался и возвратил ее родным. Не она его бросила, а он сам отказался. Это для его чести важнее всего. Отцу моему слова Гельдымамеда показались резонными. Здесь он родился и вырос и в сложностях национальных традиций разбирался неплохо. Он попросил привести Гюльджан. Войдя в комнату и увидев Гельдымамеда, девушка побелела, как снег. Она опустила голову вниз и не смела произнести ни слова. Напротив, Гельдымамед расплылся в добродушной отцовской улыбке, хотя глаза его смотрели холодно и напряженно. Он заговорил приветливо и спокойно, но от этого голоса Гюльджан сжалась почти в комок. Гельдымамед снова повторил, что она нанесла ему тяжкую обиду, но он прощает ее за молодость и несерьезность. Он не будет ей мстить, а просто отвезет ее в аул к ее родителям и вернется обратно. А она может потом снова, если захочет, приехать учиться в город. Мой отец спросил ее, что она думает по этому поводу. Не поднимая глаз и мешая туркменские и русские слова, она тихо сказала:
– Нет, он не простит… Он все равно убьет меня… Зачем везти назад и мучить… Пусть лучше сейчас выведет во двор и убьет.
Гельдымамед, очевидно, предполагал подобный ответ. Он вынул из хурджина новенький, с серебряными застежками Коран и, положив на него свою большую волосатую руку, торжественно поклялся в том, что ни один волос не упадет с головы Гюльджан! Он обещает, что отвезет Гюльджан к родителям и сдаст им ее с рук на руки. И все! А в правдивости этих слов он клянется Кораном!
Та еще больше поникла и отрицательно замотала головой. Две слезинки бусинками скатились по ее щекам.
– Нет-нет!.. Он все равно меня убьет… Я не хочу, не хочу ехать!
Гельдымамед подошел к ней, дружелюбно положил руку на ее голову и по-русски, чтобы поняли все, важно сказал:
– Когда Гельдымамед дает клятва, то эта клятва священна, а когда Гельдымамед дает клятва на Коране, тогда это в два раз свято! И зидэс, в гостях у Арташес-ага, как я магу свой слово нарушит? Ты должен ехат, чтобы вернут мой честь!
Мама попыталась спорить:
– Нельзя ее отпускать, пусть сюда приедут сами ее родители.