Interzone
Шрифт:
— Ты не должна была узнать про нас! То, что ты захотела развод, это твоя роковая ошибка! Видит Бог, я не хотел этого! Не позволю оставить меня без гроша! Твоя болезнь была подарком для меня. Всего лишь передозировка инсулина… Идеально!
Мое тело не слушалось. Оно одеревенело. Я смотрела лишь на его руки и то, как он вводит мне в кровь третью ручку с инсулином. Запах бензина был повсюду: на языке, в воздухе, в волосах, в темноте — в моей крови. У меня была лишь пара минут. Я не могла позвать на помощь — голос не слушался, да и не кому. В нашей гостиной были только я и он. Полумрак.
— Скотина… — Зашептала я. — Вам это не сойдет… Я сделаю всё, чтобы о вас узнали…
Я проваливалась в темноту. Она словно зверь набрасывалась на меня и отпускала. Перед глазами то появлялось лицо Джеймса, то исчезало. Звук его голоса, будто змеей, сворачивался в голове, пульсирующей ударами моего сердца.
— Прости. Но нет.
Сердце сдалось и замолчало, сливаясь с тонким писком тишины, который усиливался с каждой секундой, пока в какой-то момент он не стал дробиться на отрезки.
Пип. Пип. Пип.
Непонятный скрип и шуршание колес. Кто-то кашлянул, и звук моментально размножился эхом коридором.
Я попыталась пошевелить рукой. Получилось! Пальцы ощутили шероховатость плетения ткани под ними. Я попробовала снова.
Я ощущала!
Я, наконец, решилась приоткрыть веки. Сначала боль лезвием полоснула по глазам из-за увиденной белизны. Затем я стала осторожно открывать глаза, стараясь смотреть из-под ресниц. А писк продолжался.
Пип. Пип. Пип.
Когда глаза привыкли, я поняла, что надо мной абсолютно белый, без изъянов потолок. Неизвестный, непонятный. Где я? Именно в этот момент мои уши наполнила кутерьма звуков: скрип, шаг, железное позвякивание с шорохом ткани и чей-то то ли вскрик, то ли вздох.
Примечания:
* Рэй Брэдбери. Цитата из "Смерть — дело одинокое"
* считалочка:
Own, two,
I love you.
Three, four,
Touch the floor.
Five, six,
Mix and mix.
Seven, eight,
It is great.
Nine, ten,
Play again.
К.И.Т
Модальность.
Имя второе.
Или сотое.
Ты торопишься, еле успеваешь, собираешь нужные вещи в дорогу, оставляя, словно ураган, после себя беспорядок. Но ты спешишь, в панике глядя на циферблат и то, как секундная стрелка несется по кругу. Кричишь кому-то: «Я ушла!» Твоя нога еще не перешагнула порог, твой голос еще звучит в квартире.
«Я ушла».
Сама себе пророк и ясновидец. И в данный момент я — модальность: незавершенное настоящее, но уже прошедшее.
Мы все с вами коты Шрёдингера в коробке возле спускового адского механизма с кислотой, мы все с вами модальность: нечто уже завершенное в будущем и уложенное в гроб, который пока еще не срубили и не послали на лесопилку для заготовки досок.
Но однажды вы совершитесь распадом атома, и закончится ваша модальность всего существования.
У ленты Мёбиуса одна сторона — и вы рано или поздно придете в начало.
Я ее увидела на рекламном щите прямо напротив дома моей единственной подруги. От шока
Это было первое имя.
Я не придумала ее, когда лежала в коме! Иза была настоящей. Я влетела к Джессике и, тряся перед ней телефоном с фотографиями Изы, давясь воздухом и рыдая, твердила: «Я не придумала её! Ты понимаешь? Не придумала!» Джесс была перепугана происходящим не меньше. Она единственная, которая знала, что я видела, пока была в коме. Три дня под аппаратом жизнеобеспечения — три жизни. С этого момента она помогала мне расставлять все точки над i — искала информацию, в то время, как я умирала в пучине допросов, проверок, медосмотров и глотания таблеток, переговоров с адвокатами. Суд над моим убийцей был назначен на шестое. Моя приемная сестра шла по делу, как соучастник.
— Знаешь, может тебе к экстрасенсу надо? Или к медиуму?
Я фыркнула. Зачем? Все у меня есть! И снова обратилась к распечаткам — стопке бумаг, лежащей на коленях. Найти всех девушек не составило труда. Каждая попала в сводку новостей. Изабель красовалась на плакатах по всему городу. Кэтрин Ирвин прошла заметкой: «Подрывник погиб при сносе объекта, нарушив технику безопасности». Барбара и ее муж-маньяк долго держался в первых строчках новостей. Из всех доступных была только Изабель.
— И зачем тебе это, Кэтрин?
— Я не знаю… Наверное, чтобы понять, что не сошла с ума.
Три дня гипогликемической комы. Три жизни. Открой любой справочник и там красочно опишут последствия выхода из комы вплоть до деменции, но ни в одном нет и слова о проживании чужих жизней. Что это было?
Джеймс надеялся и верил, что я поврежусь умом, и тогда весь контроль за деньгами перейдет к моей сестре, а значит, и к нему. Удобно иметь богатую жену-растение и глупую любовницу.
Я поднялась на нужный этаж и нашла дверь. Всё та же безликая бежевая. Я даже знаю, что за ней находится. От этого стало панически страшно. Что я ей скажу? Что спрошу? Как она меня встретит? Я закрыла глаза и громко судорожно вздохнула, на секунду вспоминая, какого это быть Изабель Ханге: резкая походка, длинные ноги, щекочущие пушистые волосы. И характер — дерзкий, своенравный, как и ее завитушки.
Я решаюсь постучаться.
— Не факт, что она дома или не переехала! — В сотый раз повторяет Джесс.
Но я упряма. Жду. Считаю каждый вдох.
— Пойдем, Кэт!
Но я снова стучусь более требовательней, чем до этого.
— Твою мать… — Я чувствую, как пылают мои щеки.
Внезапно в щели под дверью мелькает тень и слышится шорох.
— Кто там?
Это был ее голос! Ничего умнее не придумав, я называюсь:
— Это Кэтрин Ирэн Тай. Я к вам пришла поговорить о Джеймсе… О Джеймсе Монтгомери.