Интимные связи
Шрифт:
– Так тем более!
– Вот именно – тем более я не имею права к вам приближаться. Если я прилечу – ну сколько продлится наш роман? Сколько у вас была эта последняя – как ее? – Полонская?
Бережковский насторожился:
– А с чего ты взяла, что у меня была Полонская?
Ее голос улыбнулся:
– Вы же мне сами говорили еще тогда, в начале наших разговоров, что вам каждый день звонит какая-то Полонская. А потом перестали об этом говорить. А потом я прочла, что в вашем фильме «Мужчина к Новому году» Алина Полонская играет главную роль. Ну так сколько же
– Ты опасная женщина, – помолчав, сказал Бережковский. – Но я готов рискнуть. Собирайся и вызывай такси! У тебя вылет через два часа.
– Вы все еще не понимаете, Андрей Петрович. Я держусь на вашем голосе! Ваш голос меня лечит, он останавливает метастазы. Как же я приеду? Ведь я вас знаю. Буквально наизусть знаю. Сколько может продлиться наш роман? Ну, неделю, ну – две. А потом – все… Вы слышите, Андрей Петрович? Алло! Андрей Петрович!..
– Я здесь, – глухо отозвался Бережковский.
– Почему вы молчите?
– Я думаю.
– О чем?
– Неужели я такой мерзавец?
– Я этого не сказала. Просто вы увлекающийся человек. И для вас женщины как сюжеты. Сегодня увлеклись одним, а отписали его – и все, в сторону. В какой пьесе вы так сказали? В «Любви-убийце», помните?
– Но это не я! Это мой персонаж…
– Перестаньте! Даже Чехов всех своих персонажей писал с себя самого! Знаете, у кого я это вычитала?
– Знаю, – уныло сказал Бережковский, – у Бережковского. Этот засранец все написал, все!
– Ну зачем вы так о себе? Я вам не разрешаю. Я вас люблю.
– Так приезжай!
– Я не могу. Это будет самоубийство. Вы хотите меня убить?.. Алло!
Бережковский, не отвечая, выключил видеомагнитофон, и стоп-кадр с изображением Елены исчез с экрана.
– Алло, Андрей Петрович! – просила телефонная трубка.
Глядя на пустой экран, он сухо ответил:
– Да, я слушаю.
– Не бросайте меня! Пожалуйста! Я не смогу без вас жить! Вы слышите, Андрей Петрович?!
– Я слышу…
Хотя на самом деле он уже начал заниматься своими делами – держа одной рукой трубку, включил компьютер, поставил на плиту джезву, засыпал в нее кофе…
– Вы меня не бросите, правда? – просила Елена со слезами в голосе. – Я прошу вас! Хотя бы раз в неделю пять минут вашего голоса, а? Андрей Петрович! Пять минут! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит?
– Конечно, конечно. О чем разговор! – отвечал он без всякого выражения, продолжая заниматься своими делами. – Мы будем созваниваться.
– Правда? Вы обещаете?
– Я обещаю. Конечно. А сейчас…
– Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…
– Да, звоните…
– Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..
– Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.
– Можно, да?
– Можно. Будьте здоровы. Всего…
Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.
Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хаки-сафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.
А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:
– Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? – И грузчикам: – Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…
– Сейчас принесем, – сказали грузчики и ушли.
А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:
– Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, – архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего – плохие. Мне еще Фрид и Дунский – ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! – еще они мне говорили: любой фильм – это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?
– Нам нечего посылать в Венецию, – ответил ему мужской голос. – Ты успеешь к фестивалю?
– Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…
– Не выпендривайся, – попросил голос.
– Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?
– Мне сказали, ты снимаешь свою жену…
Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:
– Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский – вообще всех своих жен, в каждом фильме – новую, Сережа Соловьев, наоборот, – одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский – свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!