Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Он лечил самые разные болезни настоями трав и кореньев. Иногда удачно.
Местный Комитет госбезопасности просек источник распространения неподцензурной литературы. Александра Ивановича несколько раз вызывали в КГБ, проводили с ним профилактические беседы. Особенно беспокоило чекистов то, что он по паспорту серб, как бы иностранец. Однако выяснилось, что подозреваемый родился на Украине, отца своего, попавшего туда вследствие катаклизмов первой мировой войны, не помнит.
Спасла Александра Ивановича репутация городского сумасшедшего, справка о ранении в голову и наличие прикрученного к лацкану пиджака ордена Отечественной войны второй степени.
Тем не менее раз в квартал к нему заходил «кум». Интересовался здоровьем подопечного, словно невзначай проглядывал валявшиеся повсюду машинописные труды — нет ли антисоветчины, требовал чего-нибудь выпить и исчезал до следующего раза.
Иногда они встречались где-нибудь на улице.
— Аум мани падме хум! — издали приветствовал «кума» Александр Иванович своей загадочной фразой.
— Хум, хум, — торопливо ответствовал тот, пробегая, словно мимо незнакомого.
Поддерживать репутацию сумасшедшего было нетрудно. Но с течением времени Александр Иванович стал побаиваться действительно сойти с ума, ибо все чаще преследовала мысль: что будет, когда он умрёт, кто его похоронит? Все явственнее рисовалась картина того, как голодный Брахман обгрызает лицо или пальцы…
Где-то у него существовал взрослый сын от поварихи военного санатория в Сухуми, куда довелось съездить однажды по бесплатной путёвке, выданной собесом. Можно было жениться, переехать в Абхазию, иметь семью.
Но превыше всего ценил он собственную свободу.
Александр Иванович вытащил из пишущей машинки закладку, глянул на второй и третий экземпляры. Текст на них оказался почти неразличим. Нужно было менять копирку.
Он выдвинул ящик письменного стола. Копирка кончилась. На тощей стопке оставшейся бумаги валялась потрёпанная записная книжка.
Он взял её, начал растерянно листать. Потом перевёл взгляд на висящий у окна отрывной календарь. Было восьмое число.
Копирку, бумагу и даже ленту для машинки в качестве доброхотного даяния Александр Иванович получал в журнале «Крыша мира». Восьмого числа каждого месяца сотрудникам редакции выдавали зарплату. Это был повод для обязательного сабантуя в конце рабочего дня.
Такой день нельзя было пропустить.
Александр Иванович побрился электробритвой «Харьков», достал из-под матраца единственные брюки, снял с гвоздя на двери пиджак с орденом. И вытащил из кармана томик в зелёной клеёнчатой обложке.
Это было Евангелие. Подаренное ему вчера на прощанье московским журналистом.
Оставил книгу на столе, нахлобучил соломенную шляпу, прихватил папку с перепечатанными сочинениями Рамачараки и «Кавказскую йогу» безвестного автора. Вышел в город, чтобы, пока наступит время редакционного междусобойчика, заняться на базаре сбытом своей продукции.
«Евангелие всучил, — с неудовольствием пробормотал Александр Иванович. — Что я, Евангелия не читал?»
Читал он Евангелие. И Коран. И «Бхагавадгиту». Даже китайскую «Книгу перемен». Научился сидеть в позе лотоса. В похожей на чалму закрученной женской шапочке, которую выпросил у одной бухгалтерши — покупательницы его перепечаток.
…Потеснив незлобивого продавца глиняных свистулек, Александр Иванович маялся на базаре в конце длинного прилавка, где был разложен его машинописный товар.
— Аум мани падме хум! — периодически выкрикивал он. — Покупайте, кто ещё не купил. Последние экземпляры.
То ли из-за этого Евангелия, неизвестно зачем всученного ему на прощанье московским журналистом, то ли оттого, что настойка золотого корня никак не подействовала, он был, что называется, не в своей тарелке.
— Аум мани падме хум! Покупайте, кто ещё не купил.
За весь нестерпимо жаркий день он задёшево продал отчаянно торговавшемуся очкарику-студенту лишь экземпляр «Кавказской йоги». На эти деньги всё-таки можно было купить в прибазарной чайхане сто граммов водки и порцию пельменей-мантов. Но терзаемый жаждой и голодом, Александр Иванович нашёл в себе силы воздержаться от искушения. Нужно было отдать наконец в починку хлопающие отваливающимися подошвами сандалии и прикупить какой-нибудь рыбёшки для Брахмана.
Он ринулся с базара в редакцию «Крыши мира», прихватив по дороге у знакомой торговки-кореянки маринованный помидор.
Стремительно шёл по городу со своей папкой. После съеденного помидора чувство голода стало совсем невыносимым.
Успел вовремя. Вся компания уже сидела в комнате редакционного художника перед накрытым столом. Цепкий взгляд Александра Ивановича разом уловил возвышающиеся среди тарелок с салатами и прочими закусками две бутылки коньяка и несколько бутылок «Столичной». Тут же дымился котёл с пловом из баранины.
— Иваныч, йог твою мать! — вскричал Лёша Панкратов, заведующий отделом прозы. — Ты-то нам и нужен! Подсаживайся скорей. Гюля! Тащи ему тарелку, вилку и рюмку!
Редакционная машинистка немедленно принесла требуемое, щедро наложила на тарелку салат «оливье» и другие закуски. Коньяк дрогнувшей рукой Александр Иванович налил сам.
Так радушно его никогда не встречали.
Вся эта компания спивающихся, ещё не старых людей облегчила себе жизнь тем, что из номера в номер публиковала в своём журнальчике переводные фантастические повести или детективы, которые им регулярно поставляли три старушки-переводчицы из Ленинграда. Оставшееся место заполнялось собственными очерками для сохранения хоть какого-то местного колорита, собственными же переводами стихов местных поэтов. За что сами себе выписывали гонорары.
— Пей, Иваныч! Ешь, Иваныч! — снова обратился к нему Лёша Панкратов. — Слушай меня внимательно. Ты должен завтра выехать со мной в командировку. На пять дней. Ты нужен мне как эксперт. Вот-вот появится завотделом поэзии Боря Галкин, он, кажется, нарвался на материал для мировой сенсации. Во всяком случае, не для нашей убогой прессы, а для «Известий» или даже «Правды»!
— Лучше для «Огонька»! С фотографиями, — вмешался редакционный фотограф Володя Слабинский. — Оттуда распечатают по всему миру!