Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Я собрался. Перечитал статью. Спустился с ней к своему «запорожцу» и поехал по Садовому кольцу, чтобы найти указанный дом невдалеке от Курского вокзала.
Был душный летний день. Ехал и думал об отце Александре, о том, что о нём узнают русскоязычные читатели во многих странах.
Отыскал дом. Припарковался.
Когда открывал дверь подъезда, вместе со мной вошёл человек в пропотевшей тенниске, который тащил стеклянную трёхлитровую банку из-под томатного сока. Судя по запаху, в ней было бочковое пиво.
— Вы случайно не ко мне? — спросил он, когда мы вместе вышли из лифта на третьем этаже.
— Наверное, случайно к вам, — улыбнулся я.
Подержал тяжёлую банку, пока он отпирал дверь.
— Прекрасно, — сказал он, ставя на стол стаканы. — Будем утолять жажду и наслаждаться роскошью человеческого общения!
— Мне не до этого, — буркнул я и протянул ему статью.
Он быстро просмотрел её, отложил в сторону.
— Ваша статья хороша уже тем, что она коротка. Отвезу её в Париж, отдам своей жене, которая член редколлегии «Русской мысли». Она всё решает. Напишите свой адрес, телефон. Мы вам сообщим.
Он налил пиво в стаканы. Принялся с удовольствием пить, рассказывать о том, как его арестовывали, конвоировали, гноили в лагере.
Это был лёгкий, весёлый человек, вырвавшийся на свободу и теперь поющий свою песню.
— Вам не доводилось знать отца Александра? — попытался я вернуть его к своей боли, своей теме.
— К сожалению, нет. Штука в том, что, с одной стороны, я слышал, что это был гениальный человек, с другой — вопросы религии, православия меня как-то не колышут.
— Понятно, — сказал я, вставая. — Значит, если статью опубликуют, меня известят?
— Ну конечно! Постойте! А вы читали нашу «Русскую мысль»? Сейчас получите от меня в подарок два комплекта за этот и прошлый год. — Он пал на колени, вытащил из-под дивана две перетянутые шпагатом пачки газет.
Я принял увесистый дар, простился и уехал.
Месяц трудолюбиво перелистывал газетные страницы. Читал статьи всемирно известных интеллектуалов из США, Германии, Англии — специалистов по России, кремленологов, священников Зарубежной Церкви. Почти в каждой из них раздражало словосочетание — «с одной стороны... с другой стороны...».
Страницы пестрели объявлениями о собраниях тех или иных эмигрантских организаций, некрологами — извещениями о смерти в Париже, Ницце или в Австралии бывших участников Белого движения — каких-то генералов от инфантерии, есаулов, а также родственников графов и князей «царствовавшего дома Романовых».
Я ушуршался страницами газет и стал подумывать — куда их выкинуть.
И вот он позвонил. Не понял, ещё из Москвы или уже из Парижа. Я был убеждён, что это известие о том, что моя статья наконец опубликована. Но он первым делом спросил:
— Ну, как вам наша «Русская мысль»? Прочли?
Конечно, можно было как-нибудь отвертеться, смолчать.
Я все же сказал:
— По-моему, в ней нет ничего русского и никакой мысли.
Он повесил трубку.
…Статью в защиту отца Александра так никто и не напечатал.
Человек с вёслами
Было раннее январское утро в южном городе.
Я вышел на улицу, сладостно ощущая на левом плече тяжесть деревянных весел. Придерживал их понизу. На другом плече висела брезентовая сумка с большой вертушкой из непотопляемой коры пробкового дуба, на которой была намотана крепкая леска, кончавшаяся длинным поводком-ставкой с крючками, замаскированными цветными птичьими пёрышками, и свинцовым грузилом. Ещё в сумке имелся бумажный пакет с ломтём хлеба, яблоком и фляжкой крепко заваренного чая.
Ничего, кроме этих простых, как букварь, вещей, мне не было нужно.
В небе ещё трепетали звезды.
Я шёл по влажным от росы улицам. Ни машин, ни прохожих.
В освещённой электричеством витрине парикмахерской ещё стояла на вате забытая новогодняя ёлка. Где-то в парке по-весеннему ворковала горлица.
Весла сползли с плеча на ключицу. Поправив их на ходу, я обратил внимание на то, что над тёмными силуэтами зданий, над платанами и кипарисами струится синеватое свечение. И от этого все вокруг становится нереальным, волшебным. Как на картинах Ван Гога.
Далеко слева, над грядой горного хребта уже не было видно звёзд. Оттуда поднималось розовое сияние.
Я вышел на приморский бульвар. И тут ко мне кинулся пёсик. Беспородный, никому не нужный, он уже не первый раз попадался мне в этом месте. Трусил рядом, на бегу пытаясь заглядывать в глаза.
Пришлось остановиться, достать из сумки ломоть хлеба, отломить половину и бросить псу. Он ухватил зубами добычу и затрусил с ней куда-то под кусты.
За это время из-за тёмной гряды гор показался слепящий краешек солнца.
Я шёл бульваром. Издали было видно, как ещё светятся огни кораблей, стоящих на внешнем рейде, как на одном из них вспыхивает звезда электросварки. Слышалось долгое звяканье якорной цепи.
Море дышало. С каждым вдохом и выдохом на его поверхности возникали искристые отражения солнечных лучей.
Уже недалеко было до впадающей в море речки, где у причала среди других лодок стояла моя. Я спешил к ней, как спешат на свидание.
Оттуда навстречу шагал сменившийся после ночного дежурства старый сторож. Белый траур седины сверкал на нём, как шлем древнего воина. Мы кивнули друг другу.
Красное колесо солнца выкатывалось в голубизну неба. Вдали выкатывались из моря и пропадали колеса ныряющих дельфинов.
Я шёл и не знал, что это — самое счастливое утро моей жизни.
Сукин сын
Никогда не читайте предисловий критиков и других умников к книгам, которые собираетесь прочесть. Эта братия торопливо забегает вперёд, пытается заранее настроить вас на нужное им прочтение книги. Перелистните эти страницы, нагло пробравшиеся под чужую обложку. И приступайте к чтению самого произведения.