Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы
Шрифт:
О постоянной угрозе рассказывают также Лаврененко, Гайлит, Чалых и Малиованов. Для них аварии имели и другое значение: все четверо рано или поздно попали в число руководящих кадров, которые в качестве «ликвидаторов» или «пожарников» бросали туда, где горит, т. е. случилась серьезная производственная авария или предприятие совсем «шло ко дну». В данной роли они имели дело с авариями, за которые обвиняли и притягивали к ответу других. Для них же эти аварии представляли не угрозу, а, напротив, основу карьеры «кризисного менеджера».
Гайлит с гордостью пишет, что его чаще всего посылали не туда, где все было спокойно и дело шло, а туда, где возникали проблемы или не выполнялся план {992} . Аварии являлись частью его трудовой жизни, их успешное преодоление служило мерилом его профессионального успеха {993} . После того как он добился, чтобы волховская глиноземная фабрика выполняла план, его в 1933 г. отправили в качестве «спасателя» на днепропетровский алюминиевый завод, где произошло серьезное несчастье, а в 1934 г. назначили руководителем НИИ алюминиевой промышленности, попавшего под огонь критики. Летом 1936 г. Наркомат тяжелой промышленности опять послал его в Волхов — снова «поднимать» местный завод {994} .
Чалых вначале рассказывает, как сам стал жертвой аварии. В 1931 г. на кудиновском заводе «Электроугли» при изготовлении твердосплавных полуфабрикатов для электропечей, которые должны были выдерживать температуру до 3 000 градусов, произошел взрыв, Чалых и молодой рабочий получили ранения. Медпункта на заводе тогда не существовало, обоих погрузили на телегу и повезли в больницу, где Чалых и лечил раздробленную руку {995} . Он говорит о случившемся столь же спокойно, как и о производственном браке: для него это — неизбежный побочный эффект великих усилий эпохи индустриализации, на который не стоит тратить много слов. Гораздо большее значение в его глазах имеет то, что вскоре и он вошел в «кадровый костяк» промышленности и весной 1933 г. был командирован Наркомтяжпромом налаживать работу на Днепровском электродном заводе в Запорожье {996} . Всего через восемь месяцев его послали главным инженером на Челябинский электродный завод исправлять «ошибки» предшественников, видимо уволенных за некомпетентность. Об их судьбе Чалых ничего не пишет {997} .
Лаврененко также смотрел на аварии и с точки зрения несущего за них ответственность инженера, и с позиции «ликвидатора». Вся его трудовая жизнь, по сути, прошла в борьбе с кризисами и поиске нетрадиционных путей выхода из них. В Краснокамске с добытой им новой турбиной возникли такие проблемы, что он даже спал возле нее на кушетке, желая быть на месте, если вдруг что-то случится: «Равномерное гудение агрегата не мешало, тем более из-за долгого недосыпания я теперь спал очень крепко. Недаром есть пословица: ритмичный шум не нарушает тишину. На себе проверил, насколько это справедливо. Но стоило турбине чуть изменить ритм, немедленно просыпался и принимал меры. А неприятностей было достаточно» {998} . При данных обстоятельствах ему в некотором смысле помогало то, что все строилось «по разрывному варианту»: из швов плохо сваренных труб шел пар, как только в трубы попадала вода. Это служило Лаврененко сигналом тревоги, поскольку, окажись хоть капля воды в турбине, тут же произошла бы авария.
В 1938 г. и Лаврененко поднялся на уровень командиров индустрии: он стал диспетчером «Донбассэнерго», «самого крупного и значительного производителя энергии на юге». Диспетчер являлся специалистом по чрезвычайным ситуациям. Такие специалисты не подчинялись напрямую какому-либо предприятию, а приступали к делу там и тогда, где и когда возникали трудности (в данном случае в энергетике). Диспетчер олицетворял собой запланированный исключительный случай. В этом качестве Лаврененко принимал участие в пуске особой турбины мощностью 100 000 киловатт, которую ласково именовали «соткой» и над которой всего через три недели обрушилось здание. Место происшествия выглядело как после землетрясения, турбинный цех превратился в груду развалин, три человека погибли, четверо были тяжело ранены, и только «сотка» каким-то чудом почти не получила повреждений. Расследование установило, что одна из железобетонных колонн, поддерживавших крышу здания, оказалась на несколько сантиметров короче, чем нужно, в результате крыша, лишенная в этом месте опоры, обвалилась. О том, какие последствия имел несчастный случай и кого в итоге привлекли к ответственности, Лаврененко умалчивает {999} .
Малиованов, единственный из перечисленных четырех инженеров, попавших в число руководящих кадров, сообщает о судьбе людей, чьи ошибки его посылали исправлять, — и в Донбассе, куда его направили в 1937 г., потому что там резко упало производство угля, и на коксовом комбинате в Белокалитинском районе, который он возглавил в 1938 г. Из-за необходимости добывать уголь любой ценой в шахтах начались обвалы, погребавшие под собой людей: «В общем тяжелая была ситуация, начали людей сажать, 37-й год же. Все считали, что это было вредительство, но это было не вредительство, а вынужденный риск, который подчас сходил благополучно, а подчас приводил к авариям» {1000} . Малиованов видел связь между вынужденным риском, авариями и арестом инженеров. Однако это не заставило его осудить систему Он просто старался делать все возможное, оставаясь в заданных координатах, и взял на себя обязанность по мере сил помогать попавшим в беду инженерам.
Богдан занимала совершенно иную позицию. Ей, так же как и Малиованову было ясно, что завышенные планы и аварии — это причина и следствие. Но в ее глазах аварии представляли собой не побочные издержки в целом нормально развивающегося экономического процесса, а второй, наряду с браком, характерный признак советской индустриализации. Ей снова и снова приходилось наблюдать в своем окружении одну и ту же последовательность: вынужденный риск — авария — аресты инженеров. Ее зять Вася работал инженером шахты в Донбассе, где правила техники безопасности запрещали пользоваться динамитом при добыче угля. Нормы, однако, были так велики, что работникам шахты не оставалось ничего другого, как применять направленные взрывы. Однажды в результате устроенного Васиным помощником взрыва погибло семь человек, и Васю как ведущего инженера привлекли к ответственности и приговорили к трем годам лагерей {1001} . Случалось и так, что специалиста, который предупреждал о последствиях какого-либо мероприятия, за эти же последствия и наказывали. Брат мужа Богдан, агроном, попал под арест, после того как сбылось его собственное предсказание. Он возражал против распашки одного участка, опасаясь эрозии почвы; ГПУ арестовало его, когда через год на этом участке действительно вымыло весь гумус {1002} . Главного инженера Серба, начальника Богдан, уволили за то, что он, против своей воли, выполнил распоряжение директора — в целях повышения производительности труда отказаться от регулярной чистки аппаратуры. Вследствие этого в муке завелись вредители, и пришлось не только уничтожить всю муку, но и провести дезинфекцию завода, потребовавшую эвакуации жителей близлежащих домов. Директор же без зазрения совести заявил главному инженеру, что он, инженер, должен был заставить директора своевременно чистить машины {1003}
Почти во всех воспоминаниях в большей или меньшей степени проглядывает тема угрозы, которую ощущали инженеры в случае выпуска бракованной продукции, невыполнения плана или отказа сконструированных ими устройств. Своеобразие положения советских инженеров отражалось в двойственности связанного с ними дискурса: их то славили как героев индустриализации, то поносили как саботажников, дезорганизаторов производства и трусов. С одной стороны, их заставляли рисковать и награждали за это почетным званием новых инженеров, с другой стороны — обвиняли и привлекали к ответственности за возникающие в результате проблемы. Они являли собой героев и врагов, новаторов и саботажников в одном лице и даже не понимали, какая роль им отведена. Богдан все-таки видела в постоянной угрозе, катастрофах и некачественной продукции структурный признак индустриализации. Она считала аварии доказательством неверного курса, взятого индустриализацией, результатом «спешки». На взгляд постороннего, она принадлежала к «советской интеллигенции», но идеалом для нее, как и для старых инженеров, оставалось бесперебойное производство на основе детального планирования и точного расчета {1004} . В сознание Федоровой, Чалых, Лаврененко, Гайлита и Малиованова, напротив, прочно вошла мысль о неизбежности аварий. Все они подчеркивают, что аварийность в 1930-е гг. была повседневным явлением. Четверо мужчин к тому же выполняли функции «аварийной службы» и сделали карьеру на успешной ликвидации аварий. Инженеры-коммунисты испытывают определенную гордость оттого, что умели справляться с любыми кризисными ситуациями. Как и в в вопросе о производственном браке или недостатке техники, они не придают особого значения тому, что эти кризисы создавали большие трудности. Для них главное — способность самостоятельно найти выход, изобрести средства, чтобы все-таки выпустить требуемую продукцию, заставить котел работать без нужной турбины, проложить тоннель невзирая на обвал.
В описаниях трудовой жизни инженеров-коммунистов можно увидеть ту же диалектическую структуру, которая наблюдается уже в рассказах о том, как сын рабочего выбивался в инженеры. На пути к успеху необходимо было преодолеть различные трудности и проблемы в виде брака, нехватки техники и материалов, частых аварий. Все эти явления в глазах инженеров-коммунистов служили не столько свидетельствами дефектов экономики, сколько предвестниками близкого успеха. Значение неудачи в общем контексте собственной биографии и процесса индустриализации перекодировалось: она воспринималась не как нечто негативное, а как первая ступень перед прорывом. Взрыв, наводнение, авария означали урок, который необходимо извлечь из ошибок, еще один шаг к овладению техникой. Череда несчастных случаев, аварий и импровизаций в конечном итоге всегда завершалась успехом. Подобным образом мыслит даже Поздняк, в душу которого ситуация на озере Балхаш заронила серьезные сомнения в правильности проекта индустриализации. То, что после его доклада положение там значительно улучшилось, преисполнило его гордостью и удовлетворением: он помог преодолеть кризис и вывести строительство на верную дорогу.
Подобная интерпретация происходящего широко распространялась средствами массовой информации с помощью героического дискурса относительно советских трудовых методов, большевистских темпов и героической гибели на производстве и, совершенно очевидно, усваивалась инженерами-коммунистами, прибегавшими именно к ней при оценке своей трудовой жизни. Их диалектическое мировоззрение оказывало решающее влияние на восприятие проблем, возникавших на рабочем месте. В конце концов эта установка легла и в основу самосознания советского инженера: он считал своей профессиональной заслугой не способность гарантировать бесперебойную работу предприятия, а гибкость, позволявшую извлекать уроки из катастроф и обеспечивать производство при самых неблагоприятных условиях. Для его трудовых будней были характерны отнюдь не рабочая рутина, нормальность и предсказуемость, а, наборот, хаос и все новые и новые непредвиденные ситуации. Инженеры гордились тем, что умели существовать в таких обстоятельствах и оказывать на них организующее и упорядочивающее влияние. Они видели в себе «кризисных менеджеров» и мастеров импровизации.