Иоанн Дамаскин
Шрифт:
— Ты, подарившая мне любовь, не должна плакать. Я осушу твои слезы поцелуями, и у тебя больше не будет слез. Пусть плачут наши враги. Ради нашего сына мы должны с тобой бороться со всеми и против всех. И я клянусь тебе, что потоплю этот грешный мир в крови и слезах, но ты и мой сын воссядут рядом со мной на троне ромеев. Другого пути у нас нет. Куда бы мы ни бежали, не покоренная мной империя будет преследовать нас. Нас все равно найдут и уничтожат. А чтобы этого не случилось, нам надо покорить империю. Я не побегу от врагов моих, я сам буду преследовать их. Из жертвы я стану палачом, из гонимого гонителем. Раньше я хотел вернуть себе царство из чувства справедливости. Теперь же моя битва — за любовь к тебе и сыну.
Раскосые глаза Феодоры с восхищением взирали на мужа, в ней опять пробудилась Чиназа и взыграла кровь воинственных тюркских племен.
— Приказывай, мой господин, и если понадобится перерезать горло моему родному брату, я готова.
— Твоего брата мы трогать не будем, а вот с Папацей и Валгицем разобраться необходимо прямо сейчас. Иди к Папаце, но застань его одного, без Вагица, и пригласи ко мне на совещание по спешному делу.
Затем Юстиниан позвал к себе верного Миакеса и, вручив мешочек с золотом, повелел ему нанять какой-нибудь небольшой корабль и ждать его в бухте Киммерийского Боспора.
5
Папаца без промедления пришел к Юстиниану. Тот, усадив его на почетное место, но так, чтобы тудун сидел между ним и столом с бумагами, стал угощать хазарина вином и фруктами. Папаца сидел почти не притрагиваясь к яствам, с нетерпением ожидая объяснения причины столь поспешного вызова. Но Юстиниан не торопился начинать разговор, наслаждаясь беспокойством тудуна. Наконец тот, не выдержав, спросил:
— О чем ты, Юстиниан, хотел со мной говорить?
— Вчера я получил письмо из Костантинополя и хотел бы ознакомить тебя с его содержанием, чтобы ты дал мне совет, как поступить.
Папаца расплылся в довольной улыбке, польщенный таким доверием своей будущей жертвы. А Юстиниан между делом встал и пошел к столу, якобы за письмом. Но проходя мимо тудуна, он вдруг резко обернулся и накинул Папаце на шею шнурок. Тот было хотел схватиться за меч, но Юстиниан так быстро стал стягивать шнурок, что хазарин инстинктивно потянул руки, чтобы освободиться от него. Лицо его побагровело и налилось кровью. Папаца захрипел, а потом безвольным кулем повалился на ковер и замер с вывалившимся изо рта языком. Юстиниан живо отволок бездыханное тело тудуна за портьеру и позвал жену.
— Срочно иди к Валгицу и зови его ко мне. Скажи ему, что я хочу открыть ему страшную тайну, которую больше никому не доверяю.
Когда в покои Юстиниана ввалился тучный Валгиц, тот даже не стал тратить на него время. Едва гость прошел, чтобы сесть на предложенное ему место, как Юстиниан, толкнув Валгица в спину на пол, одновременно накинул на его шею удавку. Но именно эта поспешность чуть не погубила все дело. Хазарин, падая, сумел как-то вывернуться из-под Юстиниана и ударить его ногой. Юстиниан выпустил из рук шнур, отлетел в сторону, и Валгиц, проворно вскочив на ноги, кинулся на Юстиниана и стал его душить. Неизвестно, чем бы кончилась эта борьба, если бы не вбежала Чиназа. Она сразу оценила обстановку и, взяв со стола тяжелый бронзовый подсвечник, ударила им по голове тудуна. Валгиц, теряя сознание, сразу обмяк, и Юстиниан быстро докончил свое дело.
— Кони готовы, куда теперь мы? — спросила Чиназа.
— Ты со мной не поедешь, это опасно, а нам надо сберечь наследника престола. Поезжай к своему брату, так будет лучше. Как только я возвращу себе царство, я пришлю за вами с сыном. Ты можешь не сомневаться в моей победе. Мне предсказал один отшельник, что я вновь буду царствовать, а он человек святой жизни. Таким Бог дает видеть будущее.
ГЛАВА 4
1
Когда Юстиниан на взмыленной лошади подскакал к бухте, его уже там ожидала вместительная парусная галиада [48] , нанятая Миакесом. Как только он взошел на корабль, тут же был поднят парус, и судно мягко заскользило по спокойной глади Боспора Киммерийского.
48
Галиада — небольшое рыбацкое судно.
На третий день каботажного плавания [49] галиада бросила якорь в чудесной скалистой бухте Симвулона [50] , и Юстиниан послал Миакеса за своими верными сподвижниками: Стефаном, Варисбакурием, Георгием, Сальваном, Моронавком и Феофилом. К исходу дня все они прибыли на корабль, где Юстиниан объявил своим соратникам, что они отправляются за помощью к болгарскому хану. Едва рассвело, Юстиниан повелел сниматься с якоря. Галиада прошла мимо Фороса Херсонского, продолжая свой путь на север, к устью реки Днепр. К вечеру второго дня пути, обогнув мыс Бараний Лоб, корабль бросил якорь в заливе Мертвых врат [51] . С наступлением рассвета галиада вновь снялась с якоря и в течение дня благополучно миновала устья Днепра и Днестра. Когда они на следующий день тронулись в путь, Юстиниан, желая сократить время, приказал навклиру судна выйти в открытое море. Тот подчинился с большой неохотой, так как предпочитал спокойное каботажное плавание вдоль берега.
49
Каботажное плавание — плавание вдоль берега.
50
Ныне бухта Балаклава близ Севастополя.
51
Мертвые врата – Каркинийский залив Черного моря, между северо-западным побережьем Крымского полуострова и устьем Днепра.
Ураганный порыв ветра налетел так неожиданно, что не успели убрать парус, и его сорвало с мачты. Шквальный ветер быстро пригнал грозовые тучи с запада, и день в мгновение превратился в ночь. Затем хлынул настоящий ливень. Море, до этого спокойно плескавшееся рябью небольших волн, вдруг словно взбесилось. Оно играло суденышком как щепкой. Первое время матросы пытались как-то управлять судном с помощью весел, но потом, поняв всю бесполезность этой затеи, побросали их и стали в отчаянии молить Бога о спасении. Спутники Юстиниана тоже присоединились к молитве. Рассвирепевшие волны с такой силой ударялись о борта, что, казалось, еще мгновение, и корабль развалится на части. Вскоре отчаяние в спасении до того овладело всеми, что они, уже не помышляя о помощи Божьей, просили только о прощении грехов перед неминуемой кончиной. Лишь один Юстиниан сохранял холодное равнодушие ко всему происходящему. Он сидел возле мачты, крепко вцепившись в нее руками, так что пальцы его побелели. Во взгляде бывшего императора не было и тени страха, даже скорее наоборот, глаза его блестели какой-то безумной радостью. Разбушевавшаяся стихия, готовая в ярости разрушить все на своем пути, была настолько близка его собственному душевному настроению, что Юстиниан буквально опьянел от восторга. Он не сразу заметил Миакеса, который в отчаянном порыве кинулся к его ногам и возопил:
— Государь, мы все погибнем, неужели тебе нет до этого никакого дела?
Юстиниан с изумлением поглядел на Миакеса, словно не понимая, о чем тот говорит, а затем вновь равнодушно отвернулся.
— О, божественный василевс, — вновь возопил Миакес, — я верю, что ты всех нас можешь спасти. Только дай сейчас обещание Богу, что за свое спасение, если Он возвратит тебе твое царство, ты не будешь мстить никому из врагов твоих.
Когда до сознания Юстиниана наконец дошли слова его верного слуги, он резко развернулся к нему, его глаза сверкнули диким гневом. Юстиниан встал во весь рост, продолжая держаться одной рукой за мачту, и, вперив свой пронзительный взгляд в Миакеса, прокричал:
— Ничтожный раб, знаешь ли ты, чего просишь у меня? — Он резко оттолкнул ногой коленопреклоненного слугу, а затем сорвал с себя золотую маску, открыв свое обезображенное лицо.
Все путники содрогнулись, в эту минуту он был особенно страшен. Потрясая в воздухе кулаком, Юстиниан прокричал, стараясь своим голосом перекрыть шум разбушевавшейся стихии:
— Так знайте же все: пусть меня Бог потопит в этом море прямо сейчас, если я пощажу кого-нибудь из врагов своих!
Ошеломленные этими дерзкими словами своего повелителя, все притихли. Теперь уже их страшила не столько разбушевавшаяся стихия, сколько ураган страстей, бушевавших в душе Юстиниана. А тот снова спокойно сел возле мачты, как будто ничего и не произошло.