Иоанн Дамаскин
Шрифт:
— Ох уж мне эти женщины, — сокрушенно покачал головой Софроний, — а впрочем, что там говорить, любят тебя все, мой господин, вот и горюют. Ты уж прости нас, невежественных рабов твоих. — При этих словах Софроний опустился на колени и поклонился Иоанну до земли.
Иоанн тоже встал перед ним на колени:
— Прости меня, мой Софроний, но у меня нет больше рабов, есть только братья и сестры во Христе.
Софроний поднял свое залитое слезами лицо.
— Как же так, мой господин, ты передо мной на коленях? Нам, слугам, уже не измениться. Мы живем радостями и горестями своих господ. С твоим уходом заканчивается и наша жизнь. Ты отрекаешься от этого мира, а наш мир, к которому мы привыкли, отрекается от нас. Ну ничего, мы будем молиться за тебя. Этого у нас уже никто не отнимет.
— Молись, молись за меня, добрый старик, а я буду молиться за всех вас. — Он крепко обнял Софрония и, прижав к своей груди, долго не отпускал.
3
Едва только солнечные лучи коснулись виноградников и полей спелой пшеницы в предместьях Дамаска, как южные ворота этого города дрогнули и стали со скрипом отворяться. Толпы крестьян, с утра пораньше пришедших занять места на базарах города, сразу же устремились в раскрытые ворота. Одни подгоняли блеющие отары овец, другие вели в поводу осликов, навьюченных фруктами и овощами. Везли телеги с кувшинами, наполненными вином, и корзинами с овечьим сыром и коровьим творогом. Все спешили попасть в город, а из города выходил всего лишь один путник. Одет он был как ремесленник средней руки. На нем была простая холщовая туника, пояс которой был подвязан шерстяной крученой веревкой. Поверх туники был накинут серый плащ из грубой шерстяной ткани. На ногах коричневые кожаные сандалии. На голове белый плат, покрытый какими-то бурыми пятнами. За плечами путника висел небольшой мешок из овечьей кожи. Попав в водоворот встречного потока, состоящего из крестьян и скотины, путник растерянно и беспомощно огладывался. Его то задевали мешком, то толкали, при этом грубо крича на него. Он в ответ виновато всем улыбался. Никто из крестьян не знал, что они толкают и оскорбляют бывшего министра Дамасского халифа. Еще некоторое время назад они бы все с уважением шарахались в разные стороны от кортежа вооруженных всадников, всегда сопровождавших великого логофета. Наконец Иоанн протиснулся сквозь этот живой поток и оказался за городской стеной, на дороге, идущей на юг. Через Ливан и Палестину эта дорога вела в святой град Иерусалим. Иоанн, осенив себя крестным знамением, в последний раз оглянулся на ворота Дамаска, а затем бодро зашагал, напевая себе под нос какую-то молитву Ему было радостно и легко идти. Душу наполняло совершенно новое ощущение полной свободы. Он стал мечтать, как придет в знаменитую лавру Саввы Освященного. Как будут рады ему все монахи. Как он там, вдали от всех мирских забот и суетных попечений, напишет самые лучшие свои произведения. Эти произведения приведут многих людей к истине, а многих отвратят от заблуждений. И от этих творческих планов Иоанну стало еще радостней. Он готов был обнять весь белый свет. Ему захотелось всех людей примирить в любви и согласии. «Вся ценность земной жизни — в двух величайших заповедях, — думал с восторгом Иоанн, — любви к Богу и любви к ближнему».
— О, если бы люди это поняли и приняли к исполнению, — громко воскликнул Иоанн, — какая бы прекрасная жизнь была на земле!
ГЛАВА 2
1
В летние дни все живое замирает в Иудейской пустыне. Все прячется по щелям и норкам, в пещерах и под навесами скал. В бедной бедуинской палатке, в хижине, сложенной из камня и покрытой пальмовыми ветвями, в монашеских кельях. Везде, куда не могут проникнуть ослепительно яркие, беспощадно горячие лучи щедрого до безумия солнца. Днем это небесное светило здесь царит безраздельно. Соперников ему нет. Но уходит светило на запад, чтобы окунуться в водах великого Средиземного моря, и оживает Иудейская пустыня. Вот уже нищий бедуин покачивается на тощем верблюде. Лев, грозно рыкая, выходит на свою охоту. Крестьянин погоняет осла с нехитрой поклажей. Всякая Божья тварь оживает, расправляет крылья и лапы. Пастухи выгоняют скот на пастбища. А монахи возжигают лампады и становятся на молитву. Здесь ночь не только благоприятное время для работы, но и благодатное время для молитвы. Здесь день начинается с вечера: и был вечер, и было утро — день один. В лавре Саввы Освященного камни до самого рассвета хранят тепло вчерашнего дня. Но пока стоит эта святая обитель на земле, она будет сохранять тепло молитвы своего святого основателя. Сюда, в Иудейскую пустыню, к этому уже давно высохшему руслу некогда бурного Кедронского потока, несущего свои мутные воды с южного склона горы Силоам, и пришел великий авва. Ангел Господень, явившись ему в сияющей одежде, указал на пещеру, находящуюся на высоком каменистом восточном склоне бывшего потока. В этой пещере Савва подвизался в аскетических подвигах и непрестанной молитве пять лет, лишь изредка спускаясь по веревке, чтобы набрать воды и запастись каким-нибудь провиантом. Но вскоре, прослышав про его дивные подвиги, стали приходить к нему другие подвижники, и каждому Савва отводил подобающее место для поселения. Кому небольшую пещерку, кому благословлял построить себе келью. А они, поселившись рядом с ним, безоговорочно признали преподобного Савву своим путеводителем и аввой. На северном склоне Кедронского потока, на самом возвышенном месте, подвижники, вместе со своим аввой, воздвигли каменную башню, с которой началось строительство лавры. Ближе к середине потока преподобный устроил небольшую каменную церковь, куда все пустынники могли собираться по воскресным дням на Божественную литургию. Вот уже более трех веков прошло с того славного времени. За эти три столетия лавра Саввы Освященного сильно разрослась и расстроилась. Мощные каменные стены окружали эту святую обитель, охраняя молитвенный покой ее насельников. А новый искатель подвижнической жизни Иоанн, сын Сергия Мансура, пришедший из Дамаска, стоял в глубокой задумчивости перед воротами этой святой обители.
Всю прошедшую неделю Иоанн жил в Иерусалиме. Перед тем как прийти в Иерусалим, он на несколько дней задержался в Капернауме, у озера Генисаретского. После двухнедельного пути под изнуряющими лучами щедрого палестинского солнца было особенно приятно погрузиться в освежающие воды озера, в котором когда-то Господь со Своими учениками ловил рыбу. И по водам этого озера Он ходил, подбадривая перепуганных апостолов и подавая руку усомнившемуся Петру. Обо всем этом размышлял Иоанн, сидя на берегу озера, больше напоминавшего собой море. Иоанн заметил, что и бури здесь не меньше, чем на море. Когда вдруг неожиданно с востока налетал ветер, до этого спокойная гладь воды начинала вздыматься такими волнами, что небольшим рыбачьим шхунам приходилось довольно-таки туго. Придя в Иерусалим, Иоанн сразу же прошел в храм Святого Воскресения. Взойдя под своды этого величественного собора, он почувствовал благоговейную робость от осознания, что именно здесь происходили главные события всей истории человечества. Здесь и место страдания Господа, здесь и место Его погребения, здесь же совершилась величайшая из всех побед — победа над смертью, славное воскресение Христово. С душевным трепетом вошел Иоанн под своды небольшой кувуклии, устроенной над Гробом Господним, и приложился к месту, где лежало тело Господне. Помолившись, он разыскал настоятеля храма Святого Воскресения пресвитера Флаиса. Тот сразу же повел его к патриарху Иерусалимскому, блаженному Иоанну, который встретил бывшего великого логофета с радостью. Оказывается, Иоанна здесь давно уже ждали, так как его щедрые дары, посланные из Дамаска с торговыми караванами, намного опередили идущего пешком дарителя. Патриарх сказал, что игумен лавры Саввы Освященного предупрежден и тоже с нетерпением ждет знаменитого гостя и уже распорядился поселить его в одну из гостиниц лавры. Патриарх пригласил Иоанна к себе на обед. За обедом патриарх рассказал Иоанну, что его брата Косму он уже рукоположил в епископа города Маюма, так что его нет сейчас в лавре.
После обеда патриарх поручил своему диакону проводить Иоанна в гостиницу. Лаврская гостиница, которую в свое время построил еще сам преподобный Савва, располагалась к востоку от знаменитой башни Давида и представляла собой уютный каменный двухэтажный дом. Старший по гостинице, живой и юркий армянин монах Дометиан, суетился вокруг Иоанна, как будто прибыл не будущий простой послушник лавры, а какой-нибудь посол из соседнего государства. Иоанну было неприятно такое излишнее внимание к его персоне, и потому, когда его водворили в собственную келью, он облегченно вздохнул. Но только он собрался помолиться в уединении, как в дверь снова постучал гостиничный и, низко поклонившись, спросил Иоанна, когда ему принести ужин. Еле сдерживая раздражение, Иоанн отказался от ужина. Но когда монах, извиняясь и раскланиваясь, спросил про завтрашний день, Иоанн с досадой воскликнул:
— Ах, оставь меня, ради Христа, брат Дометиан, в покое. Ни завтра, и ни послезавтра, и никогда мне ничего от тебя не нужно.
Гостиничный растерянно захлопал глазами и вышел, даже забыв прикрыть за собой дверь. Иоанн, уже сожалея, что он не сдержался, пошел в передний угол своей кельи на молитву. Но сердечной молитвы никак не получалось, потому что в сердце засела заноза укоризны за несдержанность со своим ближним. «Какой же я буду монах, когда не имею терпения даже в малом!» Досадуя на себя, Иоанн встал и пошел искать гостиничного. Брата Дометиана он нашел в небольшой часовенке. Тот стоял на коленях и истово молился, при этом тяжко вздыхая. Иоанн, подойдя к нему, встал перед ним на колени и смиренно произнес:
— Брат Дометиан, помолись о мне, грешном, и прости мою грубость и несдержанность.
Дометиан быстро вскочил, лицо его при этом светилось счастьем. Когда Иоанн встал вслед за ним, он порывисто обнял его:
— Брат мой, не говори так, я сам виноват, что досаждал тебе всякими пустяками. Я хотел уже идти просить у тебя прощения, да побоялся тревожить тебя, ведь ты же устал от долгой дороги. А теперь ты сам пришел, какая же это для меня великая радость! Как же я благодарен Богу за такую Его милость ко мне, грешному!
Иоанн, пораженный такой простотой и смиренной христианской любовью, воскликнул:
— Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты привел меня сюда, дабы показать мне истинное братское смирение. Давай, брат Дометиан, помолимся с тобой вместе.
За время своего пребывания в Иерусалиме Иоанн очень сдружился с Дометианом, и тот водил его по всем святым местам, разъясняя, где и что происходило во времена Христа. Пришли они и в знаменитый храм Гефсимании. Иоанн с восторгом взирал на мраморные колонны храма, вспоминая свою миссию в далекой юности. Дометиан, видя, с каким особым вниманием Иоанн рассматривает колонны, пояснял:
— Про этот храм рассказывают, что еще во времена халифа Абд-аль-Малика его хотели разобрать, чтобы взять колонны для сарацинского храма в Мекке. Но Бог не допустил того. Один из знатных христиан, патриций Павел Клеоз, уговорил халифа не ломать храм, а мрамор для Мекки взять у ромеев. Теперь Павел Клеоз захоронен возле этого храма.
— О брат мой Дометиан! Отведи меня к его могиле, в свое время я хорошо знал этого человека.
Монах подвел Иоанна к могиле с крестом из розового мрамора, такого же, как на колоннах, и оставил его одного. Иоанн долго стоял возле могильного холмика и молился о упокоении души славного патриция, имя которого ему было особо дорого как воспоминание о тех славных днях. Вспомнил он и василевса Юстиниана, и молитвенный вздох непроизвольно вырвался из его груди:
— Господи, упокой душу раба Твоего Юстиниана. Пусть он пребывает в любви Твоей совершенной, о которой вопрошала мятущаяся душа его.
Из Иерусалима Иоанн направился в Вифлеем. Здесь он поклонился месту рождения Господа Иисуса Христа. В Вифлееме тоже была лаврская гостиница, в которой Иоанн остановился на три дня.
2
Теперь, когда Иоанн стоял перед воротами духовной цитадели православной веры, его охватил непонятный страх. Здесь он должен будет умереть для сего суетного мира. Об этом он мечтал с самой юности. С тех пор как сюда ушел его любимый учитель монах Косма. И вот теперь наконец-то, отложив все житейские попечения, он сам может начать новую жизнь. «Получится ли у меня стать хорошим монахом? — размышлял он. — Мои сочинения, написанные за этими святыми стенами, будут приводить к Церкви заблудшие души, для меня это будет самой большой наградой. Но для того чтобы вести других, надо самому возрастать духовно. Ведь ради этого высокого служения, оставив все, я теперь стою здесь, перед этими святыми вратами. Господи, помоги мне!» Иоанн взял деревянный молоток, висевший на веревке перед воротами, и решительно ударил им три раза. В воротах открылось небольшое окошечко, в котором показалось суровое лицо пожилого монаха. Он подозрительно осмотрел Иоанна, выспросил его, кто он и зачем здесь. Затем, так ничего и не сказав Иоанну, закрыл окошко и ушел. Иоанну пришлось стоять довольно долго. Но в конце концов ворота открылись, и он увидел, кроме уже знакомого вратарника, еще одного монаха, моложе первого, но с таким же суровым видом.