Иоанн Грозный
Шрифт:
Священникам не разрешено второй раз жениться. Овдовев, они часто уходят в монахи. Монахов в России множество, и они лучшие арендаторы великого князя. К монашеству охотно примазываются бездельники, ищущие легкой жизни. Юродивые. Покалеченные чем-либо с рождения, почитаются как пророки. Экзальтированному слову их верят безоговорочно.
Русские женщины находятся в большом послушании у своих мужей. Им строго запрещено выходить на улицу, кроме особых случаев.
Зимой на реке прорезаются во льду отверстия. Выходят высшие священники и с большой торжественностью суют кресты в воду. Народ этой водой наполняет горшки и ведра, чтобы нести домой. Несмотря на холод, в прорубь бросают детей и больных, тут же крестят татар. На все это
Летом в ту же реку московиты сваливают трупы умерших животных. Трупы собак и ободранных со снятой кожей лошадей лежат и по улицам, из-за чего тяжелый воздух и смрад стоит невыносимый..»
7
Годунов рассуждал: не след договариваться с самими претендентками. Бабы - вертуньи. Как родители положат, так оно и будет. Кто с царем породниться не захочет?! А чувства? Ну какие тут чувства? Всякая царя полюбит. Уже за наложничество драчка идет. И отец Ефросиньи Ананьиной, и папаша Марфы Собакиной рассчитывали при благоприятном случае получить чин не ниже окольничего, что сразу за боярским.
Мамаши и сестры нарядили невест в расшитые цветной нитью шушуны, украсили головы жемчужными кокошниками, ножки – сапогами сафьяновыми, накинули им на плечи платки расписные. Вместе с другими невестами отплыли девицы из Новгорода. Ладьи пошли вверх по Мсте, потом потащили их Верхним волоком по жердям накатанным, опять плыли по Тверце и Волге, снова вели волоком Ламским, опять плыли в Москве – реке.
Ефросинья с родителями сидела на корме, Марфа – на носу. Обе вглядывались в пологие лесистые берега, пытались угадать судьбу. Часто преклоняли колена, молились, вручая себя в длани Господа. Ни одна девица пока не одолевалась острым соперничеством, обе ждали, что выйдет. Держались друг перед другом достойно, смиренно. Покорность покорности рознь. Честолюбивая Ефросинья, симпатизировавшая Якову и готовая подчиниться родителям ради Матвея Грязного, проигрывала в голове варианты, впрочем, весьма туманные. Спроси, о чем думала, не поведала бы. Тоска снедала сердце. Обесчещенная Матвеем Марфа бунтовала. Все у дев было внутри, ничего снаружи. Хлопал в вышине парус, киль разрезал воду, кричали по-над гладкими волнами серые лебеди, а душа тлела.
Ананьины и Собакины остановились в гостинице Китай-города. Тут жили девицы других семейств, как плывшие с ними. так и прибывшие ранее. Гостиницей были длинные хоромы, в два наряда, то есть уровня; одномерные бревенчатые срубы, поставленные друг на друга и обмазанные известкой. Доски стен и сами бревна разошлись, что позволяло наблюдать за соседями, слышать громкие разговоры. Восторги надежд сменялись ревом отсмотренных и отставленных. Грозили и молились, искали, кому дать денег, шептались, что царь неизбежно выберет ту невесту, кандидатуру которой поддержит влиятельный Малюта-Скуратов-Бельский . Думали, как найти подход к влиятельному «любимцу». Марфа надеялась на дальнее сродство с Малютою. Чтобы найти подход к влиятельному Малюте, склонялся в пользу Марфы и Годунов.
Случилось, покои Ананьиных и Собакиных оказались рядом, и когда Василий Григорьевич со старшими Матвеиными дядьями пожаловал к Ефросинье и ее родителям на повторный сговор, сидевшая на лавке в соседних покоях за стеной Марфа могла, поднатужившись, разобрать или разгадать почти каждое слово.
Поклонившись привезенным с Новгорода семейным иконам, обнявшись и облобызавшись с хозяевами Василий Григорьевич и дядья повели беседу, что жизнь есть жизнь, против государя они с Матвеем не идут, но ежели царь отклонит Ефросинью, предложение отдать дочь Ананьиных за Матвея остается в силе. В хорошем деле надо поспешать, заручившись тылом.
Оставшийся за дверьми Матвей, суетился, беспрестанно приоткрывал дверь, заглядывал, жадным взором пожирал Ефросинью, притулившуюся с пяльцами обок печи, отвернувшись по тесноте гостиницы к окну. Матвей видел часть ее повернутой шеи, пушок на заалевшей в смущеньи щеке, посеребренный лучом запутавшегося в нежных волосках солнышка, наяву грезил, когда станет обладать красавицей. Выполнив наказ Годунова, поставив царю двух девиц, Матвей страстно молил об отставке Ефросиньи.
В отражении натянутого на окно бычьего пузыря Ефросинья видела Матвея. Она примеряла его мужем. Сильный, крепкий, тяжеловесный. Потомство от такого будет здоровым. Богатство и смирный нрав позволят жить с Матвеем, как за каменной стеной. Но куда милее Яша, худой, да гибкий, сдержанный, с потаенным огнем из глаз. Яше она станет больше ровней, а при Матвее в крепком подчинении жить. О царе Ефросинья вовсе не думала: в Божьей руце удача.
Обычаем нельзя сразу, Ананьины и Грязные подтвердили бывшее соглашение. Ефросиньин папаша Степан Ананьин, потирая руки возгласил: «Денежки на стол, девушку за стол!» Распорядился домашним нести на стол холодные пироги и брагу, вспрыснуть уговор. Служке же бежать за подьячим, готовить свадебную рядную запись. Вот старшая дочь на случай, когда царь отставит, счастье сомнительное, и обеспечена. Неудача нам в придачу. Матвея позвали из коридора. Он получил ободренье и от родителей невесты, и от своей родни. Сидевшая за стеной Марфа плохо разглядела Матвея, но голос показался до обиды знакомым. Марфа нашла щель поболее и враз узнала насильника. Сухой ком сжал горло, глаза вспухли слезами. Обесчестивший ее мужчина, ничуть не сумняшася, взялся жениться! Кланяется, куда до меня!, красавице - супротивнице за царское внимание.
В проходе затопали. После стука и приглашения дверь к Ананьиным раскрылась. На пороге в высоких шапках и бархатных кафтанах явились Годунов с Василием Шуйским. Оба красивы молодостью, с кривыми дорогими сабельными ножнами на боку. Годунов зашел посмотреть, кого ему подогнал Матвей, дабы не упасть в грязь перед государем.
– Сидите! Сидите! – сказал Годунов встававшим из-за накрытого стола и кланявшимся ему.
Отец заставил Ефросинью повернуться. Она стояла в сарафане и кокошнике, с легкой шубой на плечах. Годунов с улыбкой разглядывал ее с головы до ног, как сговариваемую лошадь, казалось, оставался довольным. Шуйский скупо повторял жесты Бориса, что было бы смешно, не будь эти люди влиятельны. Годунов и Шуйский наклонили головы, избегая притолоки, и пошли к Собакиным.
Годунову было восемь лет, когда не стало царицы Анастасии. Он едва ее помнил. Но сейчас, разглядывая Ефросинью Ананьину, он резко осознал, насколько, судя по имевшемуся в покоях царя портрету, та походила на покойницу. Тот же высокий выпуклый лоб, словно готовый взорваться от чего-то распиравшего изнутри, светло-русые волосы, зачесанные наверх, открывавшие уши с развитыми мочками, просвечивающая белая кожа черепа, создававшая впечатление подстриженных висков. Развитая грудь и крупные вместительные чадам бедра. Марфа Собакина тоже была псковско-новгородской породы: голубоглазая, русая, высокая, узкая в плечах, подвижная, словно славянская лодочка, легко повертывавшаяся в камышовых наших заводях. Марфа вздохнула в платок: отчего не видят ее. Ничего, придет и ее очередь.
Борис отмечал не обаяние Ефросиньи, сказывавшееся во всем теле, даже в наклоне головы, особо – в потупленных ясных очах, кидавших скорые сдержанные взгляды, а удивительное сходство с Анастасией Романовой. Годунов кожей почуял: царь одобрит такой выбор. Он не сомневался и в другом: Ефросинья до сердечной боли, до умственного затмения горит быть царицей. Не дура же она! Теперь оставалось привлечь ее на свою сторону, сделать обязанной, чтобы потом попользоваться для служебного роста.