Иоанн Грозный
Шрифт:
Все же он не представлял дальнейшей жизни вне Бориса. Он привык к его руководству, заменявшему руководство отца. Лишиться Годунова – потерять поддержку в опричном логове. Годунов всегда знал там, где Василий сомневался. И сейчас он знал, что сделать. Только на то и дышала надежда.
Мария и Екатерина шептались. Чего они решат, Бог ведает. Борис не ел, не пил. Лежал под дверьми. Среди ночи за стенами раздался стук копыт, звон металла, переклик голосов. То подступил к белым стенам Суздаля государь с войском.
Нестойкий свет тлел на востоке. Пики, поднятые всадниками, вставали колеблющимся частоколом.
Всколыхнулся ветер, и слова стихли. Ждали взмаха руки царя, чтобы пойти на город. Спешившиеся несли из повозок штурмовые лестницы. Скоро возгласят свежие вдовы. Прося о жизни, матери вздымут к лицу воинов скулящих младенцев. Прольется кровь на алтари и церковные пороги. Безжалостно отберут опричники добро, рухлядь, годами копленную, утварь храмовую, иконы, ризы пастырей. Отдадут в столичные заклады на оплату веселию.
Облитые полнолунным светом стены Суздаля молчали. Покойно струилась Каменка. Не блистали сигнальные городские огни, лишь пламя опричных факелов трепетало в безмятежных водах. Вскрикнул проснувшийся ребенок и замер, ладонью рот закрыли.
Лошади вспорскнули. В низкой траве щебетали скакавшие птицы. Поля укрывал удивительно плотный туман. Царь медлил с командой, глядел в серую пелену, протянувшуюся до города. Екнуло сердце опричников. Что замешкался государь, тоже смотрели на белое поле. Заря окрасила его по верхам багрецом и выступили человеческие тела, множество: взрослые крепкие мужчины и дряхлые старики, дородные зрелые женщины и гибкие нескладные девицы, подростки и матери с младенцами, иноки и инокини. Все – в белых смертных рубахах лежали подле города ниц, ускоряя гибель или избавление. Кулики без страха прыгали по телам, уже считая их полумертвыми.
Передовой разъезд из Басмановых и старших Грязных вырвался ближе. Кони не пошли по телам, заржали, подались, присели. Вяземский с Малютою выскочили наперед, хотели топтать лежавших, сердясь на суздальскую покорность, расхолаживавшую государя. Царь остановил приспешников.
Из раскрытых Святых ворот вышел маленький Годунов в нелюбимой опричной рясе. Идя меж телами, он подвигался к царю. Подняв, подняв показывал Магнусово письмо, точно из-за него сыр бор горел. Малюта скривил губы от Годуновской дурости. Вонзил шпоры в конское брюхо так, что из распоротой шкуры кровоточащий жир повылез. Конь взвился, едва не сбросил всадника наземь.
Годунов беспрепятственно дошел до царя и пал под копыта его высокого жеребца, протягивая кверху письмо. Лежавший вместе со всеми жителями Яков Грязной поднял голову. Он поймал красноречивый взгляд Годунова, обращенный к нему, прочитал: «Эх, мало послужили вы с племянником мне за письмо сие! Видите, до чего дошло. Что уж знаете, молчите!»
Стоя на коленях, Борис потянулся поцеловать сапог царю, но государев жеребец дернулся, и он поцеловал расшитую золотом мотнувшуюся перед глазами попону. Иоанн дернул подбородком. Подлетел Малюта и забрал письмо мимо потянувшейся руки старшего царевича.
Уткнувшиеся в землю жители слышали, как войско разворачивалось и уезжало прочь. Били копыта, понукали всадники. Подобно Пскову, и Суздаль чудесно спасся.
Еще не смели поднять голов. Свистели кнутовища, рассекавшие воздух, и кто-то слабо охал на удар. То Григорий Грязной и Федор Басманов кружили на конях возле продолжавшего стоять на коленях Бориса и по чем зря лупили его, вымещая досаду на неопустошенный город. Оба помнили о денежных долгах своих безмерных.
Дальше в поле медленной иноходью пробирался к месту избиенья на низенькой кляче тоже отставший от войска Бомелий. Восходящее солнце рисовало его морщины извилистыми ущельями. Он дождался, когда перестанут бить Бориса, чтобы к нему обратиться.
Борис не двигался, пытался не кричать, лишь вздыхая. Когда боль достигла пределов, он свалился на бок. Спасая глаз, прикрыл их рассеченными ладонями. Федор плюнул, бросил его и поскакал догонять своих. Григорий же нагнал убегавшего Шуйского. Будто ведая об ухаживаниях его за Екатериной Скуратовой, рассек коротким взмахом плети легкий тонкий кафтан от ворота до подола промеж лопаток. От другого удара брызнула кровь по заушью. Шуйский зажал рану ладонью и запищал высоко, заячьи. Шутя, гикая, Григорий гнал его до Святых ворот и далее. Не боялся, что за боярского сына вступятся.
Василий Грязной разыскал Якова, долго смотрел на него за Годунова не без презрения, спросил про сына. Яков сказал: Матвей при смерти. У Василия Григорьевича не было времени повидаться. Он дождался только возвращения брата Григория. Ускакали вместе, укоряя за продолжавшуюся службу Годунову.
Яков почувствовал легкое пожатье руки. Повернувшись, он улыбнулся Ефросинье, лежавшей в белой рубахе подле. В синих глазах ее набухли слезы. Не выпуская Ефросиньиной руки, он помог ей встать. Мимо них, возвращаясь в город, проходили жители, обсуждая внезапное избавление. Многие стекались в церкви возблагодарить Господа.
Не сговариваясь, Яков и Ефросинья пошли в больничную келью проведать бившегося в беспамятстве Матвея. Заметив Бомелия, Яков потащил и его за собой. Не дал переговорить с Годуновым. Торопился продлить часы умирающего. Окровавленный шатающийся Борис вошел в городские ворота последним.
Полоса розового света легла на реку и окрестные ветла. Небо еще густело тьмой. Прилипнув к Земле, сфера стихий стояла в то утро совсем низко. Путано кружились Луна, Меркурий и Венера, дальше – Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн и только потом украшенная звездами незыблемая твердь прикрывала мир людей круглой непроницаемой крышкой.
Часть II
МАГНУС
1
Не дождавшись ответа на свое письмо, переданное через Матвея Грязного, Магнус уже сам ехал к царю. В Дерпте он получил весть о разорении Новгорода. Остановился, медлил, думал возвратиться с пути в ужасе пред московским варварством. Способным коснуться и его. Честолюбие одержало верх и с теми же двумястами воинами, не единственными ли, Магнус направился к Москве.