Иоанн Грозный
Шрифт:
Острием сабли Матвей вскрыл малый бочонок. Желтым отсветом сверкнуло серебро. Это была английская монета, называемая «ефимком». Отливали из нее отечественный рубль, ходивший в половину английской цены, а то и вдвое – по недостатку домашнего серебра. Сие было новейшее изобретение отечественных фискалов.
– Государь знает по что наказать Новгород. Значит, провинились новгородцы. Бог весть, чем осердили. Царь опалу на них наложил лютую… Бери!
Грабастая ладонь Матвея зачерпнула изрядно «ефимков», сыпанула дяде за подпоясанную опричную рясу.
– Чего ты! Охраняем мы! Везем царю! –
Матвей хмыкнул:
– Сам себя не наградишь, никто не позаботится. Царь далеко, Бог высоко, будет ли еще подарочек?! Как бы не запамятовали!.. Скажем, англы не доложили, - резонно заключил он, наполняя звонкой монетой висевшую на боку суму.
Одну монету поднес под самые глаза Якову:
– Полюбуйся на бабский портрет.
Яков напряг зрение. Увидел одутловатое лицо женщины в кудрях.
– Англами баба правит. Кралева.
Дядя не поверил. Образованнее племянника, а не слыхал. Где-то на нарвской пристани Матвуша новости набрался. Как же баба державой ведает?! Много ли вместит бабский ум? Вон у них какая маленькая над плечами коробочка, не в пример мужиковскому кочану. Баба на престоле – беда. Яков перекрестился. Из уст в уста передавались горести правления Елены Васильевны Глинской, покойной матери нынешнего государя, драчка ее любимца Ивана Телепнева–Оболенского и его родни с другой знатью, сопровождаемая взаимными казнями, имущественными разграблениями, когда головы и с плеч верных слуг летели.
– Еще гляди! – вытащив затычку, Матвей зачерпнул из бочки черную вязкую жидкость. Плеснул на землю. Чиркнув кремнем, поджег.
Синеватое пламя разлилось по лужице.
– Чудо и впрямь! Однако знакомое: деготь, огонь греческий.
Перегнувшись через край, Матвей шуршал в телеге.
– Вот она милая! Тебя я и искал!
Нащупав, из деревянного ящика, переложенного соломой, он достал вместительную бутыль. Ловко сбил клинком горлышко. Присосался пиявкой. Отдышался, вытер рукавом рот, сказал в восхищении:
– Винцо заморское – счастливый случай. Попробуй на зуб.
Яков не брал. Смотрел на опричного командира, кому мог возражать как родственник, но не как подчиненный. Мог лишь совестить. И он напомнил Матвею о подписи его в нарвской пошлинной книге с перечислением бочек и узлов, особым указанием на целость упаковки, о целовании на то архиерейского креста. Но небо Матвея уже испробовало сладкого аглицкого вина, и ему было море по колено.
– Пустое!.. Не клянись – сказано и в Писании, а перед чертями заморскими, нехристями и еретиками, обета я не держу!
Воровство Матвея менее ужасало Якова, нежели слух о судьбе, уготованной государем товарищам детских игр, соседям и любимой Ефросинье в Новгороде. Он махнул рукой.
В охапку взяв несколько бутылей, Матвей пошел от возов.
– За звонкую монету сейчас девку куплю! – на ходу еще крутанулся, хотел влезть на стреноженных аглицких лошадей.
Яков отстал, ссыпал данные ему деньги назад в бочонок, приладил крышку, натянул покрывала, подвязал к боковинам, чтобы скрыть преступленье племянника. Побежал следом. Гадал, как бы избавить племянника от денег, мечеными гравировкой с кудрявой английской бабой.
Матвей ушел уже далеко. Целью его была баня, где после помыва мужиков, дошла очередь до баб. Из приоткрытой двери слухового окошка вырывались клубы серого дыма. Как и везде, топили по-черному. Матвей припал к окну. На подоконник, чтобы не забрызгать, поставили тлеющую лучину. За ней – марево из дыма и пара. Бабы галдели разом, ни слова не разобрать.
Матвей раскрыл дверь, едва не сбросив с петель. Его массивное тело закрыло проем тугим кляпом. Шевельнул плечами, содрав щепу с притолоки. Неуклюжим медведем перевалился с ноги на ногу, повалил лавку с бабьими шушунами и душегрейками.
Бабы заметили Матвея ранее, чем он в дыму и пару разглядел их. Остывшим кипятком плеснули ему на голову. Сыпанули в глаза золой, которой терлись, не зная мыла. Матвей распростал ручищи, махал по бане, как в прятках цепляя неведомо кого. Бабы визжали, бросались, чем ни попадя. Крепко досталось Грязному шайкой в левое ухо. Злоба смешалась с пьяным желанием. Матвей цеплял по воздуху пятерней и мазал. Рычал зверем и валился вперед.
Соскочившему с лошади Якову помешали скоро вбежать в баню голые бабы и девки оттуда выскакивавшиеся. Гуськом промчались сельские деды. В них не чуяли опасности, и они обыкновенно мылись с бабами. Мимо пузатой на сносях ражей молодки Яков протиснулся в помывочную клеть, схватил обезумевшего племянника за ворот серой опричной рясы. Ворот затрещал, драп полез нитками. Не оборачиваясь, Матвей двинул дядю локтем. Яков отлетел, опрокинул шайки. Сел в корыто с замоченным исподним. Приходя в чувство, нащупывал стену. Не находил опоры, отдирал развешенные на суки мочалки.
Матвей схватил старшую купеческую дочь, завалил на лавку. Девка была крепкая, дебелая, колотила Матвея ладонями и кулаками, кусалась, царапалась. Матвей придерживал ее одной рукою. Другой скидывал шубу, задирал рясу, спускал порты. Матвей бессвязно твердил о деньгах, подарках, даже царской милости. Но не на ту он напал. Девка не была в нужде.. Отец ее входил в число лутчих новгородских людей, заседал в обчестве при церкви Иоанна Предтечи и легко нашел бы дочери достойную пару. Не чета ей опричный голова. Замужества ее он не стоит. Не курва она для случайной похоти. Стращая, девка вопила: она родня Малюте-Скуратову. Не верил Матвей, затыкал рот: не таких видали, на испуг не возьмешь! Зла судьба, и девка не врала. Следовало бы Матвуше умерить пыл. Эх, если б знать, где упасть, соломку с собой человечки б носили!
Девка была крупна, да не осиливала Матвея. Он давил весом, пружиной тела. Купеческая дочь в лицо насильнику плюнула. Зубами вырвала клок из бороды. Матвей чуял боль. Без замаха вдавил кулаком под девичьи ребра. Девка охнула и мякинно сползла ногами на стороны по лавке.
Яков встал по стенке. Ему насилие Матвеево было еще и родственным предательством. Уступая племяннику, не желал он видеть таким будущего Ефросиньеного мужа. Как Матвей может?! Одну не ценит, другой жизнь портит, себя под суд, на правеж ведет! Яков снова попытался оттащить Матвея. Получил пинок каблуком сапога в живот. Другой раз опрокинул лавки. Матвей простонал, мужески в девку облегчаясь.