Иоанн Грозный
Шрифт:
Яков схоронился от турихи за дерево. Привычно хлопнул себя по боку, нащупывая саблю. Сабли не было – в задумчивости и помутнении рассудка обронил у ручья.
Самка нагнула рога и приближалась к Якову. Видя его, поводила носом. Ускоряясь, она закрутилась за ним округ дерева. Туриха сопела и тонко, иногда громко вскрикивала, зовя рассыпанное опричной охотой стадо. Ее зов расслышали. Два огромных тура с раскатанными бурыми губами, клокастыми бородами, острыми черными рогами, буграми жира на спине, разделенной темной полосой, выскочили из терновника. Каждое их движение, хруст валежника под копытами, поворот свирепых морд с налитыми кровью глазами заставляли сердце Якова замирать. Он боялся потерять контроль, отдаться панике. Едва сознавая, что делает, он ступил ногой в древесную расщелину, полез наверх. Яков успел взобраться на нижнюю тонкую ветвь дуба. Сидел
Душа его ушла в пятки. Он приметил другой крепкий дуб невдалеке. Взобраться на него не казалось делом трудным. Многочисленные ветви спускались к траве и оплетались многими вьюнами, ползшими к солнцу и рассыпавшимися в мелкие белые цветы. Когда туры в очередной раз отошли для разбега, Яков выскочил из укрытия и понесся стремглав. Туры рванулись за ним. Они опять его догнали, ударили. С распоротым боком, хромая и задыхаясь, Яков добрался до дерева и влез как можно выше.
Туры еще долго топтались под деревом, но и они до них дошла его надежность. Колотились в ствол редко, без успеха. Прискакавший детеныш отвлек мамашу. Тяжело вздыхая, она подставила сыну сосцы. Он пил жадно, еще за двоих, мертвых. Набежавшие тучи и упавшие капли дождя прогнали животных. Яков не отваживался спуститься с дуба, пока не взобрался на вершину, и не убедился, что туров нигде не видно.
Окровавленный и изможденный, обиженный на всех и вся, пребывая в самом мрачном настроении, главной причиной, конечно же, являлось, что плохо искали, оставили его раненого в лесной чаще, Яков снова шел за укатившим вперед царским обозом. Он спотыкался в колее, вновь находил твердую почву меж следами повозок и рассчитывал нагнать отряд на первом же привале. Рана на темени на ветру и солнце подсохла, но голова ужасно болела. Размышляя о будущем, Яков снова и снова приходил к неутешительному выводу: Ефросинье не быть его.
Где-то на дороге Яков расслышал ржанье, конский топот, негромкую беседу едущих людей. Первой мыслью Якова было, что он нагнал царский отряд. Он собирался с окриком броситься к своим, укоряя братьев и племянника за неродственное отношение, позволившее оставить его в беде. Не верил он, что не смогли они уговорить Малюту позволить им остаться для его розыска. Якова сдержал киевский говор двигавшихся впереди. Стараясь не шуметь, избегая наступать на громко хрустевший валежник, Яков обошел отряд и на изгибе дороги, вдруг вывернувшей на открытое место, он увидел, что это разбойничья сотня. Покачиваясь в седле Кудеяр, прежде известный Якову под другим именем, ехал в середине отряда. Разбойничья одежда представляла разнородную смесь русских кафтанов, немецкого платья, татарских халатов, литовских казакинов, малороссийских терликов, сомнительного льняного полотна или настоящего атласа портов, подпоясанных впечатляющими шириной и яркостью очкурами. Шапки, мурмолки, фески и тюбетейки так же отличались крайним разнообразием. Что касается вооружения, то то была выставка: один скакал, бряцая зачехленной броней, будто выходил с Грюнвальдского сражения, другой – с ивовым плетеным щитом, коротким копьем и раскидистым луком, как воин Тимура, третий – с алебардой уездного стрельца, большинство – с кистенями и булавами. Всадники окружали обоз, где везли отнятое при нападении на государя.
Завидев разбойников, Яков затаился, замедлил шаг. Пораскинув, он предположил, не примкнуть ли к ним. Перспективы Якова при братьях и на царской службе, дела сердечные глядели столь неотвратимо безрадостно, что поступление к разбойникам выступило реальным выбором. Тогда на Дону у костра с Кривым и его товарищами Яков бы прогнал сию думу как кощунственную, теперь она была допустима, чуть ли не очевидна правильностью. Разбойники не съедят, пожурят, да и возьмут. Новый человек им не в тягость, коли добудет разбоем коня, упряжь и снаряженье, одежу да деньжат малость на круговой взнос. Кривой должен помнить Якова, не много времени прошло с памятного случая, когда налетели крымчаки.
Все же Яков не посмел сразу подойти к разбойникам. Он крался обочь от них. Якова тянуло к Грязным, сросся с младых ногтей со своими и в добродушии их и в подлости. Манило и к животине – кобыле Матушке, другой год верно его возившей. Напоена она и напоена ли, не подарена ли, не продана посчитавшими его мертвым?
Разбойники шли за царским обозом, как идет не до конца насытившийся зверь за семейством косули, когда съеден детеныш, но не утолен голод. Рассчитывали свежим нападеньем на хвост взять прежде неотнятое.
К ночи, не успев встать на большак, царский отряд раскинул лагерь. Поставили шатры, натянули палатки и навесы, обнесли место частоколом, когда подкралась неистовая летняя буря. Тучи стеклись к середине неба, выстирали золотой плащ лунного сияния, покрасили чернью, связали землю с беззвездной далью в ревущую, изрыгающую ливень и разрывы молний неурядицу. Деревья скрипели и гнулись, кустарник хлопал листвой, большие обломанные ветви падали на палатки. Государь узнавал гнев Господа, каялся, звал докторов и Бомелия. Гадал на картах таро и костях игральных. Обнимал обоих сыновей, давал завещание. Малюта стоял в середине шатре. Широкой спиной прислонился к опорному столбу, державшему купол, обхватил его сзади обеими жилистыми руками, придерживал. Дабы отвлечь государя, говорил весело: буря скоро конец. А та продолжалась. И Малюта ощущал могучие удары, сотрясавшие шест.
Яков подобрался к лагерю, и пошел позади частокола. Стражники, смущенные треском деревьев, падающими ветвями, потоками ливня, которые буря кидала в лицо, неохотно отодвинули бревно на воротах. Увидав Якова, восприняли его возвращение как вещь само собой разумеющуюся. Яков влился в толпу сослуживцев, занятых подвязыванием взмывавших на воздух пологов. Душой Яков был уже не с товарищами.
Сверкнула пышная молния, на миг залившая лагерь искаженным белым светом. Люди закричали, устрашенные. Сотник налетел на Якова, крича помочь поднять упавшую палатку. Яков грубо оттолкнул его и пошел к лошадям, ища Матушку. Ужасающий скрежет раздался за спиной. Обернувшись, Яков увидел как падает рассеченный молнией огромный тополь. Вершиной он сросся с мрачным небом и ронял на человечишков гнев оскорбленных около Господа жителей. Ствол рухнул, погребя палатки, навесы, телеги, давя лошадей.
Яков бежал среди возков. Молочная вспышка выхватила фигуры двух людей. Один из них был старший брат Якова Григорий, он сидел на коне, другой – Годунов, пеший. За темнотой и суматохой Григорий нашел время насесть на Годунова с давними обидами. Он выговаривал ему смерть обоих Басмановых, будто бы оклеветанных Борисом. Борис пытался улыбаться, но губы его дрожали. Он отвечал, что Басмановых наказал не он, человек, незначительный, но государь, за вину в опричном заговоре. И какой соперник был перед Марией младший Басманов, человек семьею обремененный. Григорий требовал, чтобы Годунов оставил в покое другую дочь Малюты – Екатерину, подвигаемую Борисом Шуйским. Григорий Грязной хотел укрепить пошатнувшееся при дворе положение браком с Екатериной Скуратовой. Годунов отвечал, что воля Григория волочиться за Екатериной.
– Но ты же мнишь ей Шуйского!
– Василий отступился от Екатерины.
– А брат его – Дмитрий? Дмитрий так и вьется около моей невесты!
Из Слободы до Старицы, в ней и на обратном пути братья Шуйские вились подле Екатерины Скуратовой, прохода ей не давали, оказывали всяческие любезности, подносили подарки значительные. Так настаивал отец и деды, рассчитывавшие выгодным браком и совместным потомством примирить опричную ненависть к старым родам, соединить новых дворян с боярством. Екатерина принимала украшения золотые и серебряные, но не говорила ни да, ни нет. Улыбалась она и Григорию Григорьевичу. Он то нравился ей, то не нет. Григорий сильно преувеличивал, провозглашая себя избранником Екатерины.