Иоанн Грозный
Шрифт:
Наблюдая за подъезжавшими к нему всадниками, оборонявший уходившее стадо самец, вдруг испугавшись, бросил сие занятие, внезапно прыгнул вбок чащи, смял боярышник и опутанный сорванными ветвями и плодами с листьями стремительно прошустрил под ноги принцу со спутниками. Зверь опешил у окованных в сталь всадников. Те стояли железной стеной, выставив копья. Конь Магнуса ржал, вороча от тура шею и безумно выкачивая обращенный к лесному чудовищу глаз, стремясь смять ряд и унестись вместе с хозяином подалее. Магнус не допустил позора. Порох на полках обоих стволов седельного пистолета пыхнул сизым пламенем.
Стадо откликнулось перекликом трубящих звуков и, сминая болотную поросль, понеслось по разводью. Хлюпанье воды и отчаянный писк детенышей, призывы матерей, угрожающее гуденье самцов живо смешались с улюлюканьем опричников. За царевичем, Малютой устремились остальные. Лес наполнился криками людей, свистом пущенных стрел, хлопаньем крыльев и возгласами поднятых птиц. Огромные серо-пятнистые тетерева, иные лесные птицы шли вверх, задевая и обламывая сучью, раздвигая нависшую листву. Чаща стремительно оживала, оглушая, дезориентируя.
Среди всеобщей суматохи царь оставался сидеть на высокой тихой лошади. Он не попятился, но и не поскакал в охоту. С замершим, ничего не проявлявшим лицом он обратился туда, где открывался простор, затопленный разлившейся водой. Видел опричников, уносившихся все далее, группку охотников отставших, чтобы прикончить застрявший в трясине молодняк. Рынд вместе с Малютой, окруживших подломившего ногу волосатого темно-рыжего самца, обращавшего к нападавшим кривые рога, щерившегося застрявшими в черном загривке и под ребрами стрелами. Неприятное ожидание царя передавалось Феодору. Спустившись из повозки, он схватился одной рукой за стремя отцовой лошади, другой – не выпускал клетку с бившимися в ней чувствовавшими лес щеглами. Годунов гладил морду обеспокоенной царской лошади и глядел то на царя, то в сторону охотников, ожидая неследовавших распоряжений. Около царя остались старые неверховые бояре, скакать им давно было и не по силам и зазорно, сидевшие в кибитках невесты, десятка полтора разноплеменных наемников и отряд Магнуса. Все, непогнавшиеся за турами предполагали, какие мрачные мысли роятся у государя, вмиг за азартом впятеро лишившегося войска.
Вдалеке Малюта соскочил с коня, чтобы ножом перерезать издыхавшему туру горло. Григорий Лукьянович уже взмахнул лезвием, когда тур дернулся, рогом выбил нож да и подцепил Скуратова подмышку. Малюта взмыл на аршин в воздух, упал вскочил, хотел влепить артачившейся скотине широченным кулаком в глаз. Промазал, щипнул пятерней кожу. Тур обреченно взвизгнул и добитый другими опричниками забился в траве. Малюта расчесал пальцами спутанную бороду, расправил плечи, отряхнул колени. Могучая фигура его кряжисто врастала в землю.
Магнус не участвовал в охоте, но с замирающим сердцем следил за происходящим. Он видел, как царевич Иван гнал стадо, как рыжая крупная самка отделилась в сторону и запетляла по разводью, расплескивая гнилую воду. Самка забирала к обозу. Дождавшись, когда она окажется шагах в пятидесяти, Магнус принял взведенный оруженосцем арбалет и прицелился. С острым жужжаньем стрела разомкнула воздух. Самка, настигнутая в полете, поджав ноги, рухнула плашмя с колышущимся оперением стрелы ниже лопатки.
Опричники свежевали пораженного самца, Малюта же, возбужденный погоней и схваткой, с окровавленным куском мяса в пятерне, скакал к царю, тоже знатному охотнику, преподнести первину. Григорий Лукьянович показал Иоанну кожу тура с висевшим на нем белым, пронизанным кровоточащими капиллярами жиром. Иоанн выпрямился в седле и в лучах вечернего солнца молча разглядывал лицо Малюты. Царь сидел спиной к свету, Малюта – лицом. Шрамы, добытые в боях и прикрытые загнувшейся бородой и кучеряшками усов на щеках и подбородке Малюты очертились заметнее.
– Чего же ты царя бросил, верный раб?! – сквозь зубы шипяще сказал Малюте Иоанн. – Не ты ли клялся умереть за меня в час опасности? Оставил меня одного в лесу с иноземцами!
Малюта опустил окровавленную руку. Губы его задрожали. Он оглянулся, ища опасность. Не мог не увидеть Магнуса и смирно сидевший отряд его. Все они – посольство пред государем, только сейчас Иоанн представил их в новом качестве.
Сердце свидетеля происходящего - Годунова сжалось. Второй он восторженно переживал превознесение Малюты, обещание назначить «визирем», «первым министром». Тогда выходило, не ошибся Борис, добиваясь невесты. Мария – дочь могущественного любимца продвинет Бориса. Годунов даже перестал желать Марфу, отодвинув ее как пустой греховный соблазн, а тут вдруг полное сговоренного тестя низвержение.
– Волчары, - продолжал скрипеть царь, - сколько не корми, в лес глядите. Как кобели, сучку унюхавшие, кинулись за турами.
С широкой притопленной поляны, где свершилась охота, к отцу возвращался, как все охотники, разгоряченный Иван. С пылающим лицом он вступился за Скуратова, прося высоким срывающимся голосом:
– Не отчитывай Григория Лукьяновича, отец! Разве помешает свежатина? Побаловались молодечеством, а то скучно едем!
Царь дернул уздой и захрипел на сына:
– Тебе мало полного обоза провизии, Ваня? В три горла жрать желаешь?! Никогда предательства не прощу!
– Какое же предательство, отец?!
– Молчать!! В каменном мешке сгною! Кривым ножом горло на Поганом Болоте разрежу! Да я сейчас… - царь хватался за ножны. Рассерженная рука его срывалась с ремня, в неистовстве забыв, как вытягивается сабля. Глаза его налились молоком, выкатились из орбит, он бился трясучкой. Ничего не видел и не слышал, кроме негодования его одолевавшего.
Малюта и Иван отдвинулись от Иоанна. Стояли подле с потупившимися удрученными головами Годунов, Бомелий, Лензей, Зенке. Все прорицатели и лекаря словно язык проглотили, замер с клеткой с верещавшими щеглами Феодор. Лишь его птицы не понимали происходящего.
– Скучно ему! Скучно! – повторял царь и больше уже не слагал слов. Шипел: - Лишу царства. Отдам вот.. Магнусу. Пусть на Великом княжении сидит! Иноземцы, они поразумнее вас дураков.
Царевич Иван хлестнул жеребца арапником, повернулся и, оставив отца, на дикой скорости поскакал в конец обоза. Там, стараясь остыть, он распорядился уложить в телеги на свободные места туши туров. Зная характер отца, он перетерпевал публичную обиду. Никто не воспринимал слов Иоанна всерьез, все ждали, когда минет гроза.